Этот план был вполне выполним и оттого еще более ужасал. Эвард, король Лейрана, действительно любил Томаса, насколько вообще может любить поверхностное, высокомерное, беспринципное существо. Его вполне можно было убедить в том, что если он приютит сына друга и вырастит из него подходящего супруга для дочери, принцессы Роксаны, то разом избавится от двух докучливых обязательств. И это уже не изменить. Предложение поступило, как сказал Дарзид, в ответ на прошение Филомены.
Дарзид замер в ожидании моего ответа, словно толпа, затаившая дыхание перед виселицей, предвкушающая, когда затянется петля. Хитрить было бессмысленно.
— Вы будете рады услышать, капитан, что мне нечего на это ответить. Но даже самого заброшенного крестьянского ребенка я бы не обрекла на жизнь у Эварда. Поэтому я сделаю все возможное, чтобы убедить герцогиню в том, что ее сын нуждается в наставнике хотя бы с зачаточными представлениями о чести…
— И горе тому, кто недооценивает госпожу Сериану. Я был близок к этому. Очень близок.
— …но решение, разумеется, остается за моей невесткой. Возможно, она будет в состоянии принять вас завтра, но я ничего не обещаю. Вы остановились где-то поблизости?
Я не собиралась приглашать его переночевать под крышей замка.
— Я остановился в казармах Грейстева, сюда вернусь утром. Дело не терпит отлагательства. Его величество ждет мальчика в своей резиденции к завтрашней ночи. Однако… возможно, раз вы здесь, правила игры меняются… да, думаю, так… Даже самая совершенная стратегия должна учитывать непредвиденные обстоятельства.
— Я велю слугам седлать вашего коня.
Не меняя расслабленной позы, он с издевкой мне поклонился.
— Как пожелаете, сударыня, как пожелаете.
Все еще озадаченная ролью Дарзида в сложившемся положении, я поднялась в спальню Филомены. В комнате стоял полумрак, лишь несколько свечей на каминной полке озаряли герцогиню, крепко спящую на огромной кровати. Ее щеки и губы были розовыми, а золотистые волосы разметались по пышным подушкам. Госпожа Вералли бдела на жестком стуле рядом с постелью, но ее подбородок уже поник на обтянутую черным атласом грудь. Она похрапывала, поджав губы, как и подобает почтенной матроне. Можно было найти уйму недостатков в этой мрачной женщине, но она и впрямь была самоотверженной компаньонкой.
В детской я нашла Элену, повитуху, склонившуюся над крошечным свертком.
— Как она? — спросила я шепотом.
Она покачала головой и откинула краешек пеленки, показывая мне ребенка. Я никогда еще не видела такого крошечного личика. Кончик моего мизинца мог полностью накрыть ее носик, а большим пальцем можно было заслонить глаза. Воистину, даже та мягкая сила, которая удерживает нас на поверхности земли, способна разрушить подобную хрупкость. Золотой пушок покрывал головку девочки. Она была прекрасна.
— Мы нашли кормилицу, но у малышки нет сил сосать. Пришлось дать ей несколько капель молока с ложечки, но так она долго не продержится. Вот, слышите, как ей трудно дышится?
— А что с герцогиней?
— Да с ней-то все в порядке будет, сударыня. Ребенок ей нисколько не повредил, хотя старая госпожа ее и убедила, что ей от него плохо. Сразу видно, что ни та, ни другая, ни разу ребенка до срока не выносили.
— Сомневаюсь, что у госпожи Вералли есть дети, но у герцогини совершенно здоровый сын.
Женщина выглядела озадаченной.
— Если б я не услышала это от вас, я бы сказала, что это какая-то ошибка, сударыня. У герцогини слишком слабая утроба. Она всегда будет разрешаться от бремени преждевременно. Ни разу не видела, чтобы женщина с такой утробой выносила бы жизнеспособного ребенка.
— К счастью, ее сын вполне здоров, — сказала я. — Полагаю, и был таковым с самого начала. Хорошо, что ты оказалась здесь, Элена. Спасибо тебе за терпение и знания.
Женщина раскрыла рот, словно чтобы продолжить спор, но вместо этого вежливо поклонилась.
— Мы послали в Грейстев за более опытной кормилицей. Через час она должна прибыть. Меня попросили задержаться до ее прибытия, хотя мне давно уже пора возвращаться к собственному потомству.
— Конечно, ты можешь отправляться домой. Получи у Неллии плату за труды и поужинай, прежде чем ехать. И передай, чтобы она отправила кормилицу наверх, когда та прибудет. А я пока присмотрю за ребенком.
Малышка была легкой, как перышко. Ручка была не толще лапки котенка, а миниатюрные пальчики еле-еле обхватывали мой палец. Я ходила с ней по комнате, шепотом рассказывая о Томасе и роняя скупые слезы о потерянных жизнях, потерянных годах, потерянных надеждах. Затем прибыла кормилица и села в темном углу комнаты на поставленное для нее кресло, забрав ребенка.
Несмотря на поздний час, я отправилась на поиски Герика, намереваясь пробиться сквозь его злость, чтобы он увиделся с сестрой, пока она еще жива, и, быть может, хоть как-то утешил мать, когда та проснется. Джеймс, его бездельничающий слуга, сообщил, что Герик недавно заглядывал к себе и взял плащ. С тех пор его никто не видел. Это было не в обычае Герика — отлучаться в столь поздний час.
Я отыскала у себя в спальне свой плащ и лампу и отправилась в северо-западную башню. В детстве я часто искала там прибежища, когда мне было тяжело на душе. Всю дорогу вверх по лестнице в потайную комнату меня не покидало ощущение смутной нарастающей тревоги.
Его здесь не было. Сильный порывистый ветер дул из дверного проема, ведущего к внешней лесенке, крыше и парапету. В лампе зловеще бился язычок пламени, отбрасывая пляшущие тени на скругленные стены. Поплотнее запахнувшись в плащ, я выбралась на крышу. Герика не было, хотя кто-то побывал здесь совсем недавно. От костровища шел резкий запах. Я поднесла к нему лампу, чтобы разглядеть, что же так воняет. Гладкий камень был совершенно чист, за исключением большого бесформенного кома, от которого все еще шел жар. Я бы еще долго гадала, что это, но заметила в стороне от ямы крошечную металлическую руку, раскрашенную голубой краской. Солдатики. Каким-то образом Герик сумел притащить сюда дрова и, переборов ветер, развести огонь, чтобы расплавить всех до единого отцовских солдатиков. Я не знала, плакать мне или смеяться.
Я уеду ближайшим же утром. Смех и слезы совершенно ни к чему, а вот убраться из жизни Герика стоит. Даже если мне придется идти пешком до Грейстева, а там нанимать деревенскую клячу, чтобы уехать отсюда, я не могу спокойно смотреть, как из-за меня ребенок разрушает себя и свой дом. Ничто из того, чем я занималась последние четыре месяца, не имело смысла. Ребенок Филомены умрет. Герику отчаянно нужно, чтобы кто-то ласково, но решительно избавил его от ненависти и одиночества. Никому из них я не могла помочь.
