— Ау, тебе определенно следовало побывать в «Серебристых соснах», — мягко сказала Абуэлита, — там ты узнал бы, чем кончают те, кто лжет своим детям.
Синти по-прежнему не отводил взгляда от Джой.
— Я однажды сказал тебе: с самого начала, в каждом вашем поколении, всегда были Древнейшие, перешедшие Границу в человеческом облике. Я не сказал только, что некоторые из них так и не возвратились, сгинули среди вас. Таков был их выбор, мы чтим его, но не ободряем, — он резко отвернулся, однако скорбный голос его продолжал звучать в голове Джой. — Быть может, слепота наша — результат того, чего мы не желали видеть. Вполне возможно.
Глядя, как он уходит под синие деревья, Абуэлита сказала Джой:
— Как красиво он говорит. Твой дедушка тоже, бывало, разговаривал на такой же манер — после второго стакана pulque[4].
Длинное, свободное платье, которое Джой уговорила ее прихватить с собой, обмахрилось по подолу, пятна земли и трав Шейры покрыли его, но на щеках Абуэлиты горел теплый румянец, которого Джой не видела прежде, а глаза искрились, как поток ручейной яллы под послеполуденным солнцем.
— Спасибо, что привела меня в эти места, Фина, — сказала старуха. — Где бы они ни находились.
— Хотел бы я знать — где, — откликнулась Джой. — Ну, то есть, мне здесь нравится, но когда на Шейре пообвыкнешься, оказывается, что заняться тут особенно нечем, ты заметила? Возможно, тебе тут прискучит и все такое.
Абуэлита улыбнулась.
— Фина, в «Серебристых соснах» для стариков придумана куча всяких занятий. Есть гольф, есть пинг-понг, курсы по сочинительству, костюмированные балы, постановка спектаклей… Желающие могут даже освоить карате или массаж. И все-таки, впервые за долгое-долгое время я могу просто быть. Сидеть целый день и ни о чем не думать. Нюхать цветы, которых я в жизни не нюхала. Рассказывать истории девчушке, живущей в воде, или пить и танцевать с волосатиками, которые так удивительно пахнут. И ничего никому не объяснять. Когда ты проживешь с мое, Фина, то поймешь, до чего это здорово — никому ничего не объяснять.
Один из малышей шенди, ускользнув из-под родительского надзора, подполз к Абуэлите, уперся в ее башмак чешуйчатыми, когтистыми передними лапками и зашипел на нее. Абуэлита уютно присела на корточки и протянула ему руку, воркуя: «Ven aqui, сокровище мое, шалунишка, ven aqui». Дракончик задком-задком отполз, повалился, перекувыркнувшись, поднялся на ноги, и с опаской снова подполз к приманчивым смуглым пальцам. Абуэлита оглянулась на самцов и самок, уже растопыривших бирюзовые с черной каемкой крылья и изогнувших в знак предостережения шеи, и ясным голосом произнесла: «Я не человек. Я дерево, камень, пятнышко солнечного света, не более». Крылья очень медленно опустились.
— Я этого не переживу, — сказала Джой. — Я месяцами пыталась подобраться к ним поближе.
Малыш шенди надумал, наконец, и забрался в сложенную чашкой ладонь Абуэлиты. Не вставая, она подняла его к лицу и двое долго разглядывали друг дружку.
— Вот тебе еще одно достоинство старости, — сказала Абуэлита. — Тебя больше не боятся.
Она опустила малыша на землю и тот, выглядевший теперь вдвое больше обычного, потрусил к родителям. Мать сноровисто сшибла его с ног и подтянула к себе.
— Фина, — сказала Абуэлита, — я знаю, мы можем что-то сделать с их слепотой. Я вспомню, теперь уж с минуты на минуту.
— Абуэлита, ты разве не слышала, что я тебе сказала? — спросила Джой. — Возможно, нам придется улепетывать отсюда внезапно, действительно внезапно, иначе мы попадем, перейдя Границу, в Китай или еще черт знает куда.
— Ммм, — промурлыкала Абуэлита. Она так и сидела на корточках, закрыв глаза. — Оказаться, в конце-то концов, в Китае это что-то.
Джой сдалась и плюхнулась на землю рядом с ней, лежавшей на животе и наблюдавшей за дракончиками.
Абуэлита вспомнила в самый глухой час безлунной ночи, до того теплой, что она и Джой спали под открытым небом, уютно свернувшись калачиками на укромном склоне холма, стоявшего невдалеке от Закатного Леса. Абуэлита вдруг села, словно и не спала вовсе, хлопнула Джой по ноге и громко объявила:
— Oro! Oro, вот что нам нужно!
— Погромче, пожалуйста, — пробормотала Джой, слишком сонная, чтобы говорить по-испански. — Может, поблизости остался еще перитон, который тебя не расслышал.
Абуэлита уже вскочила на ноги — хлопала в ладоши и, прискакивая, описывала маленькие, восторженные круги.
— Золото, Фина! Для глаз нужно золото, да! Вот что мы делали в Лас-Перлас!
Джой медленно села, потрясла головой, разминая затекшую шею.
— Абуэлита, ну какое могло быть золото в Лас-Перлас? У вас там и водопровода-то не было.
— Водопровода не было. Денег тоже, еще бы! Но золото! — Она присела рядом с Джой на корточки, серьезная, хоть за словами ее и слышался смех. — Золото есть везде, особенно в нищих городках наподобие Лас-Перлас. Браслет вроде того, что я тебе подарила, серьги, часы, может быть, старая медаль, да хоть обувная пряжка. Ты бы ахнула, узнав, сколько в таких городках золота и кто его хранит, совсем чуть-чуть — просто на всякий случай, tu sabes?
— Как мистер Папас, — Джой, пытаясь заставить глаза раскрыться, терла их костяшками пальцев. — Мистер Папас, который держит в ящичке кучу золотых монет, просто на всякий случай.
Последние ее слова заглушил зевок.
— Ладно, так что насчет золота? И насчет глаз?
— Pues, чего у нас в Лас-Перлас всегда хватало, так это слепых и людей с больными глазами. Особенно детей, — Абуэлита склонилась к ней, опершись локтями о колени и сжав перед собою ладони. — Вот. У кого-то находилось колечко, браслетик, его нужно было расплавить и кое-что туда подсыпать. Растолочь в metate[5], приготовить — как это называется? — embrocacion[6]? — что-то вроде мази, и втереть ее прямо в глаза. Помню, она была горячая. Не знаю, в золоте тут дело или нет, но ладонь моя помнит это притирание до сих пор.
Она вздохнула, глубоко и нежно.
— Ау, Фина, ты так много потеряла оттого, что выросла не в Лас-Перлас.
— Да уж я думаю, — ответила Джой. Она уже совсем проснулась и старательно напоминала себе, что Абуэлита рассказывала про Лас-Перлас истории совершенно несусветные. — И она помогала? Хоть кто-нибудь от этой мази прозрел?
— La verdad! Люди, которые вообще ничего не видели, прозревали спустя недолгое время. Это правда, Фина!
