— Ну, коли так, еще у нас гости дорогие! — радостно потер руки Птах: Однако, баньку снова топить придется!
Глава седьмая
Посланник Хорса
Это и вправду оказались Шык и Зугур — сидели у костерка на поваленной деревине, говорили о чем-то. Луня с Птахом, пройдя норой корневиков, очутились в ста шагах от стана путников, на всякий случай тайком подкрались — а вдруг все ж чужие? Но все опаски растаяли, когда Луня услыхал, как Зугур говорит:
— Вот и пропал Лунька! И нас швырнуло, Владыко ведает куда! Не сможем мы с ним совладать, Шык! Пропал наш поход…
Луня шагнул к догорающему костру, громко сказал:
— Не пропал, Зугур! Вот он я, Луня, живой и целый!
Шык вскочил, Зугур схватился за секиру… и впервые в жизни выронил оружие из рук!
— Лунька! Жив, бродило!
Шык обнял ученика:
— Хвала Влесу, нашел ты нас! А Зугур уж развел мари: и Луня пропал, и все пропало…
— Все и впрямь пропало, дяденька! — перестал улыбаться Луня: — Но про то потом. Не один я.
Птах следом за Луней подошел к костру:
— Здраве будьте, путнички! И Шык-волхв, и… Зумур?
— Зугур! — обижено поправил Птаха вагас.
— Во-во, и Зугур-вой! Приглашаю вас к нам, погостить, отдохнуть!
— Вот уж диво дивное! — удивленно проговорил Шык, вглядываясь в бородатого мужика, неожиданно вышедшего из леса вслед за пропавшим учеником: — Никак… Птах?! Корча-Хозяина младшой сын! Вот не чаял… А как отец?
— Помер батя-то. — посуровел Птах: — В позапрошлый год, на самый Яров день помер. А Дом наш хуры сожгли. Теперя вот тут живем…
И словно спохватившись, махнул рукой, отгоняя печаль и снова улыбнулся:
— Пожалуй, дядько Шык…
— Погодь, погодь, Птах! — перебил волхв Корчева сына: — Чего-то попутал ты. Мы ж и Корча-Хозяина, и тебя в добром здравии в Дому вашем видали, когда вот с ним, с Луней, гостевали у вас, осенью дело было…
— Это ты погодь, дядько Шык! — вскричал Птах: — Аль запамятовал — тому два года с лихом минуло! Или че?!
Птах недоуменно переводил взгляд с Шыка на Луню и обратно. Волхв нахмурился:
— Морок на тебя наслан, Птах! Али не Птах ты вовсе?
— Птах, дяденька. — ответил вместо опешившего сына Корча Луня: — И не морок это. Два года отнял у нас Ортайг проклятый. И не обошлось, мыслю я, тут без Владыкиной пакости. Опоздали мы. Придет на Землю Небесная гора, в этот год придет, на Яров день…
* * *
Все старшие Корчи, Шык, Луня и Зугур в великой печали сидели за столом в срубленой Птахом и Выйком избе. Ночь катилась к концу, сквозь духовые прорубы в ставнях виднелось сереющее небо, шумели деревья под знобким утренним ветром, налетавшим с недалекого Серединного Хребта.
Чуть тронута была еда и даже не пригублено питье — не до того. Когда Шык без утайки поведал Корчам все, что приключилось с ним, Луней и Зугуром за минувшее время, когда открыл, где таится корень зла, и кто всему виновник, когда рассказал, какие беды ждут Землю и всех, на ней живущих, помертвели Корчи, затихли.
Чувствуя неладное, тихонько разбрелись по постелям и полатям ребятишки, а старшие так и сидели в тишине с черновестными гостями, и всяк думал о своем, и все — об общем…
Первым не выдержал Выек. Он, до конца не веря и не понимая всего, о чем поведал родский волхв, вдруг вскочил, саданул кулаком по столешнице и закричал, срывая голос:
— Чего сидите?! Делать надо чего-то! Биться надо, бежать надо, спасать ребетят надо! Что, лихоманка вас скрутила какая, а?!
— Сядь!! — рявкнул, не поднимая головы, Птах: — Ором беду не одолеешь! Сядь и смолкни! Не дурней тебя люди собрались, все, небось, смекают, что к чему!
Выек, сверкая бешено выпученными глазами, открыл было рот, чтобы ответить своему дядьке, и слова, видать, заготовил обидные, такие, что старшим говорить неуместно, но Шык тихонько щелкнул пальцами, из-под густых бровей мельком глянул на парня, и Выек сразу потух, злоба его угасла, и он тяжело опустился на широкую лавку.
Снова замолчали. Луня понимал, чуял, почти что слышал, какие у кого мысли ворочались в голове.
Ну, Шык и Зугур, понятно, огорошенные сидят, для них весть о том, что два года потеряны, упущены, утекли колдовской черной Ортайговой водицей, самая страшная, самая ужасная. И мир теперь не спасти, и надежды нет, и все прахом…
Птах за семью переживает пуще, чем за всю Землю остальную. За детей, за жену, за брата немощного, за его жену и детей, за племянника Выйка и мать его Уллу. Птах бы жизни своей не пожалел, лишь бы жили они все, спокойно и безбедно. Да вот только жертва такая ничего не исправит, никому не поможет.
То же, примерно, и другие Корчи думают. Все… Все, кроме двоих! Выек все еще кипит, внутри, потихоньку, и ищет выход для пара своего. Ему бы сейчас в лес, да к арам поближе, он бы не раздумывая, в сечу кинулся. И не важно, что ары простые больно-то и не виновны, мало того, они и сами смерть примут, когда время придет. Выйку враг нужен, настоящий, живой, человеческий или нелюдской — не суть. И если не найдет парень врага во вне, то он его в доме искать станет.
«А ведь это Огонь Карающий!», — вдруг подумал Луня: «Ведь это он заставляет Выйка яриться! Я и сам ровно в полусне, мысля за мыслю цепляется после того, как тут, в этом времени очутился! Видать, за два года растравил Владыка Карающий так, что теперь с ним сладу вовсе нет.»
А второй из Корчевой семьи, кто про другое думает — Руна. Сидит, плечи ссутулила, губы кусает. Луне женские мысли понимать труднее, чем мужеские, однако и тут почудилось — горюет Руна не о гибели мира, и не о семье родной даже, горюет она о нем, о Луне, и о счастии их несбыточном.
Луня покраснел — все ж нехорошо мысли чужие слушать, да еще у любушки своей. А может, и пригрезилось ему все? Ночь без сна, а до того цельный день на ногах, а до того и вовсе лучше не вспоминать…
Луне с Руной и переговорить толком за то время, как свиделись они, не удалось ни разу — то она в хлопотах да заботах, то он. «Я ведь и не целовал ее ни разу!», — внимательно глядя на милое печальное лицо, подумал Луня и вновь почувствовал, что краснеет. Руна, словно услыхав его мысли, подняла глаза, полные слез, встретилась с Луней взглядом, улыбнулась через силу…
— Идет кто-то! — вдруг встрепенувшись, глухо вымолвила Улла: — Не человек, и не нечисть. Не пойму никак…
— Волк! — уверенно сказал Шык, вставая, поправил пояс с мечом и шагнул к двери, ни на кого не глядя и никого за собой не зовя. Но все и так понимали — что-то важное приключилось, и поспешили вслед за волхвом.
В сером утреннем сумраке тонули окрестные лесные дали. Яр еще не выкатился из-за восходного окоема, и низкие облака цвета пепла едва-едва светились розовым. Было холодно. За ночь подморозило, смолкла веселая капель, застыли лужи, и обметанная заморозком прошлогодняя трава хрустела под ногами высыпавших из избы людей.
