— …надеюсь, ты уже перестал орать на это существо. Это не я, — произнес крохотный ужас. — Это низзик, мелкий демон, посланец. Не думай о том, как я смогла его найти или как он выбрался из Ада и добрался до тебя. Теперь, если ты уже взял себе выпить то, что я посоветовала, присаживайся поудобнее. Мне надо сказать тебе несколько вещей.
Я был слишком ошеломлен, чтобы сделать что-то, кроме как плюхнуться на диван и глядеть на крылатый комок слизи, бездумно озвучивающий мне послание моей возлюбленной, которая каким-то образом заставила его все запомнить.
— Во-первых, я тебе солгала. Не обижайся, я солгала и себе самой. Лишь теперь, когда я знаю, что ты в безопасности и за пределами Ада, я могу сказать тебе о том, что как бы ты это ни называл — нужда, одержимость, безумное влечение, любовь… ну, я тоже это чувствую, Бобби. И чувствовала с самого начала. Но все остальное, сказанное мною, — правда. Не имеет значения, что мы чувствуем, поскольку все остальное — против нас. Я имею в виду совершенно все.
Я не стану мучить тебя мыслями о том, что могло бы быть, поскольку это невозможно. И не стану больше дурачить тебя в самом главном. Что бы ты ни чувствовал, Бобби, я тоже это чувствую. Я представить себе не могу, что больше никогда тебя не увижу. Но именно так оно и есть.
Элигор наконец доволен. Его жестокий трюк сработал. Он получил назад перо, он заставил тебя страдать, он заставил страдать меня, и отдельное удовольствие он получил, заставив страдать Мраморную, девушку-утопленницу. Зная тебя, я понимаю, что ты твердо намерен свершить месть.
Ты должен забыть об этом. Положение таково, что теперь он, наверное, оставит тебя в покое. Даже не надейся выжить, если вновь привлечешь его внимание. Но я выживу, Бобби. Я буду жить дальше. Я не какая-нибудь смертная женщина, не чувствительный ребенок, который не сможет выжить среди боли и трудностей. Я выживу. Я провела с тобой лучшие моменты своей жизни, отдавая тебе лучшую часть себя. Мысль об этом будет поддерживать меня все грядущие времена.
Я люблю тебя. Будучи здесь. Прости, что ни разу не сказала этого тебе в глаза. А теперь, прошу, забудь обо мне.
Перестав говорить, низзик сидел, медленно моргая глазами, но совершенно не шевелясь, будто кусок исключительно грязного воска или дохлая мышь, очень долго пролежавшая под диваном. Прошло несколько секунд, и он снова принялся излагать сообщение, все тем же странным голосом, похожим и не похожим на голос Каз. Я прислушался, подмечая пропущенные мной слова, тогда, когда я накрыл сито курткой, но в этой части не было ничего особенно важного (кроме того, что это все было словами женщины, которую я любил и которую, как я иногда думал, мне было уже никогда не суждено ни увидеть, ни услышать, так что каждое слово было для меня драгоценно, будто бриллиант). Но когда существо снова начало воспроизводить то, что я уже слышал, я решил, что с меня хватит. Это было все равно, что слышать Каз по старому междугородному телефону, с эффектом многократного повторения. И я снова накинул куртку на этот маленький ужас.
Хотя часть меня была благодарна, нет, даже в истинном экстазе от того, что я услышал слова Каз и был ошеломлен смыслом ее послания — она сказала, что любит меня! Она сказала! — другая часть меня ощущала разгорающееся внутри пламя. Оно стало разгораться при упоминании имени Элигора, даже, скорее, оттого, как Каз посоветовала мне смыться в кусты и подождать, пока Элигор Всадник окончательно обо мне забудет.
Он в хорошем настроении, сказала она. Чудовище, которое мучило и меня, и Каз, не говоря уже о несказанных ужасах, которые оно творило с людьми бесчисленные тысячелетия — в хорошем настроении. Ага, бодрит, нечего сказать. А если мне действительно очень повезет, то ему уже наскучило мучить и унижать меня. В смысле, да, он до сих пор держит в плену женщину, которую я люблю, возможно, насилуя и пытая ее, но мне не следует обращать внимание на такие мелочи.
В прошлом я уже ясно понял, что в моем списке дел нет более важного, чем выжать черную липкую кровь из черного липкого сердца Великого Герцога Ада, и с тех пор ничего не изменилось. Если бы сейчас мне предложили выбирать между тем, чтобы уничтожить Энаиту, или уничтожить его, даже если бы это означало, что Энаита в любом случае до меня доберется… что ж, у меня даже вопроса бы не возникло. Элигор был выродком. От его внезапной и, по возможности, болезненной кончины стало бы лучше для всей Вселенной.
Но в данный момент Элигор не имел для меня никакого значения, поскольку я не мог сделать с ним ничего, буквально. Я уже однажды побывал в Аду, испытал жестокие мучения и выяснил, что, как я и ожидал, я и секунды против него не могу выстоять. Заплатил за это глупое решение часами ужасающей боли, какой не испытывает никакое другое существо во Вселенной и которая повторялась с неумолимой периодичностью ежемесячного журнала. Но главным для меня оставалось лишь то, что Каз до сих пор в руках этого ублюдка. У Энаиты есть рог Элигора, и у меня нет шанса с ней сладить, не заполучив его. Я провалил дело с пером, но я прекрасно знал, что Элигор ни мгновения не задумается, если я предложу ему обменять мою прекрасную Графиню на его рог, поскольку это даст ему величайшее облегчение. В отсутствие рога никто, ни на Небесах, ни в Аду, не сможет доказать, что он заключил сделку с ангелом. Может, ему и начхать на Бобби Доллара, но он определенно боится дать преимущество другим властителям Ада, толстому склизкому Ситри, Верховному Канцлеру Кейму и остальным.
Так что, несмотря на все безумие ситуации, при звуках голоса Каз меня охватили радость и горечь одновременно, хотя ничего и не изменилось. Единственной моей надеждой на счастливую жизнь — черт, единственной моей надеждой на жизнь вообще — было заполучить рог и как-то вынудить Элигора отдать мне Каз.
Я пошел и сделал себе напиток, тот, что посоветовала Каз. Слышал, как крылатый комок слизи продолжает бормотать под курткой. И тут мне пришло в голову, что я, возможно, смогу использовать это создание, чтобы отправить ответное послание. Я понятия не имел, как это действует, но, как кто-то сказал, «Фортуна любит смелых». «И давит глупых», — обычно добавлял в таком случае Сэм. Но я не считал, что это всегда правильно. Пока что я все делал правильно, правда, меня обычно называли не умным, а «умником».
Выпив водки с тоником, я поднял куртку. Мерзкая маленькая тварь снова пыталась взлететь, но безуспешно. Продолжала биться о металлическую решетку сита, продолжая повторять послание, как сломавшаяся игрушка. Я поднял сито и взял ее рукой, поразившись, насколько она горячая, будто игрушка из «Силли Патти», которую кто-то только что обжарил в масле. Я выронил ее, едва не сунув пальцы в рот, но тут же понял, что я рискую занести себе в организм. Схватил кухонное полотенце и сделал вторую попытку.
