Пусть поет, решил он. У меня будет время все исправить, если что-то случится.
И она запела. Против его ожиданий, это не была заклинательная песнь-клинок, оружие в устах барда. Чувство, испытанное Мелькором, воплощенные назвали бы досадой — он приготовился к битве, а песня сулила усладу.
Она повествовала о первых днях эльфов, о юном мире под светом звезд, о мире, не ведавшем зла. О времени, когда ночь не была покровительницей страха. О легкости, с которой земля дарила себя Детям Единого. О том немыслимом покое, полном радостей и трудов, который успели изведать Перворожденные. Одетая в темный плащ, она кружилась маленьким черным вихрем под собственную песню, и казалось, там, где она проходит, за ней шлейфом тянется та первозданная густая синева, которой изведали впервые открывшиеся глаза эльфов. Этот сумрак наполнял и без того сумрачный зал, факела и фиалы гасли один за другим, и когда погас последний — изумленные рыцари Аст-Ахэ и не менее изумленный смертный, подняв головы, увидели звезды, огромные и ласковые звезды, дарящие то, что он учил (и сам привык) называть Не-Светом.
«Хватит», — решил Мелькор, и потянул за одну из тех незримых нитей, которые сплетались в сеть. Рыцари повалились на пол, все с теми же изумленными и блаженными улыбками. Что ты на это скажешь, маленькая колдунья?
— Итак, ты усыпила их своей песнью, — сказал он, про себя наслаждаясь ее удивленно распахнутыми глазами. — Я не знаю, этого ты хотела или нет, но они заснули, и теперь мы одни. Они не проснутся, пока не будет на то моей воли. Ничто не помешает мне отдать вас оркам, а им сказать, что вы ушли, несчастные дети, помилованные мной за свою любовь. Но я великодушен. Вы и в самом деле можете уйти.
— Я не уйду без Сильмарилла, — сказал смертный.
— Сильмариллы мои, — ответил Мелькор. — И я их не отдам. Берен, я много наслышан о тебе и думал, что ты по крайней мере умен. Вот я перед тобой, владыка Арды. Вот ты передо мной, храбрый воин, незаурядный среди смертных, но все же — смертный, которого я могу прикончить одним движением руки и не убиваю лишь потому, что не хочу. Как ты собираешься заставить меня расстаться с сокровищем? Расскажи, мне интересно.
— Ты сам отдашь его мне.
— Вот как? — Мелькор приподнял бровь. Раны не позволяли выражать язвительное удивление более четко, но если бы рыцари не спали, они расхохотались бы над Береном. Этот тон неизменно заставлял их смеяться. — И почему же?
— Потому что они тебе не принадлежат, — сказал Берен. — Ты добыл их грабежом и убийством. Отдай их, потому что на них кровь Финвэ, короля моих королей. На них кровь Альквалондэ и тех, кто погиб в Хэлкараксэ…
Он думал, будто что-то собой представляет, ходячая груда сложных соединений, куча неуклонно самовоспроизводящихся и тут же распадающихся элементов живого. Все они так думают, но в одних эту иллюзию лучше поддерживать, а в других — развеять. Время есть. Можно позабавиться. Пусть он поймет о себе все. И пусть она все о нем поймет.
— Как странно, сын Барахира, — Мелькор откинулся на спинку кресла. — Ты обвиняешь меня в убийствах и грабежах, но посмел предстать перед моим троном. Наверное ты слышал из уст моих людей, что я не убиваю странников, что даже моих врагов здесь ждет радушный прием… Кстати, где они — те, кто поведал тебе это?
— Они мертвы, Мелькор.
— Кто же убил их?
— Я…
— И ты обвиняешь меня в том, что на Сильмариллах — кровь убитых мною? Скажи мне, Берен, ты глупец или лицемер, если говоришь со мной так?
— Я прав — и этого довольно.
Мелькор засмеялся — не разжимая губ, в нос — большего эта шутка не стоила. Смертный сжал челюсти.
— Валар могут ошибаться, — Мелькор заговорил, и голос его был как тончайшее и острейшее лезвие. — Изначальные не непогрешимы, эльфийские короли бывают неправы — но не Берен, сын Барахира! Мне явлено величайшее чудо Средиземья — человек, который всегда прав!
— Не всегда! — крикнул Берен, — Но сейчас. И ты это знаешь. Я прав, потому что убивал защищаясь, а ты пролил невинную кровь. Придумай сотню сказок в свое оправдание, заставь весь мир поверить в них — твои руки обличат тебя. Они до сих пор в язвах, верно? Ты не имеешь права на Сильмариллы, потому что не в силах даже коснуться сокровища, которое зовешь своим.
— Не в силах? — Мелькор поднялся с трона. — Ты ошибаешься, смертный, и ты сейчас узнаешь цену своей ошибке. Пусть наши руки рассудят нас, раз ты сам избрал их судьями.
Он внутренне улыбался. Да, это будет прекрасно. Пытка была бы всего лишь пыткой, обман — всего лишь обманом, но смертный будет корчиться, сраженный правдой, ради которой пересек пустыню. И после этого — он признает меня. Ничего другого ему не останется. А потом можно будет заняться эльфийской девицей.
Мелькор вытянул руку вперед — и в парившем над троном железном венце разжались зубцы, что держали Сильмариллы в железной короне.
— Смотри, — сказал Мелькор, когда камень упал в его протянутую ладонь. Перчатку он снял еще раньше, и Камень оказался в тисках обнаженной плоти.
Он называл себя человеком и говорил рыцарям, что знает человеческую боль, но это было неправдой. Боль, которую он терпел сейчас, была нечеловеческой болью. Плоть горела и дымилась, кипела кровь, тошнотворный запах паленого мяса пополз по залу. Мелькор сошел с трона, человек шагнул ему навстречу.
— Смотри, Беоринг. Вот, что камень сделает с плотью того, кто, по мнению твоих Валар грешен и мечен Падением. А вы, люди, мечены им изначально, если я и в самом деле — ваш создатель… Мне жаль обращаться к этому испытанию, но истина дороже. Ты не сможешь унести Сильмарилл отсюда, тебя убьет боль, которую я могу терпеть только потому, что я — Вала… Не-Свет, заточенный в этом камне, враждебен всему, что нарушает их устоявшуюся, мертвую гармонию — а значит, и тебе тоже. Если я дам тебе Камень — возьмешь ли?
Смертный провел языком по сухим губам.
— Возьму, — сказал он. — И унесу, если никто не заступит дорогу.
— Пустой бахвал! Да если ты сумеешь пронести Камень хотя бы десять шагов, клянусь, никто не помешает тебе выйти отсюда!
Боль и гнев владели им сильней, чем он собирался позволить себе. Он с опозданием понял, что в самом средоточии своих сил, с Сильмариллом в руке, сказал Слово…
А впрочем, это не имело значения. Смертный не вынесет, уронит Камень. Если он сделает это достаточно быстро — всего лишь потеряет руку. Если у него хватит воли на большее (в чем Мелькор сомневался) — умрет от боли.
Он даже жалел Берена. С одной рукой ему трудненько придется в рядах воинства Аст-Ахэ, и немного досадно будет, если он умрет. Отличный материал.
Смертный вроде бы колебался. Неужели струсит? Если струсит после того, как заставил меня терпеть так долго — сгною заживо, решил Мелькор.
