В общем, ничего странного. А чем еще заниматься в потемках, без радио и телевидения, не говоря уже о компьютерах и игровых приставках, как не сны рассматривать? Вот и укладываются люди на отдых вместе с солнцем. С ним же — и встают. То есть примерно в двадцать два отбой и в четыре тридцать ночи (язык не поворачивается такую рань утром назвать) — подъем! Жесть! Нормальный горожанин моего возраста и века в десять только из дому на вечеринку собирается. Тем более летом…
Услыхав про Никифора, я ожидал, что обоз свернет в одно из таких подворий. Еще подумал: «Как же все это хозяйство там поместится?» Но оказалось, что так назывался постоялый двор.
«У Никифора».
Собственно, самому Никифору, наверно, принадлежал только просторный дом с пристройками, потому что обширный пустырь от крыльца и до частокола стены городища не был отделен хоть какой-нибудь изгородью. Только и того, что с дальнего края площади, над колодезным срубом задирал нос «журавль», а в разных местах имелась вкопанная коновязь и крепкие долбленые желоба — поилки и кормушки для животных.
У коновязи, обмахиваясь хвостами, скучало несколько не расседланных лошадей. Пара, судя по цвету попон, княжеских, а еще пяток — чужих. В том смысле, что такое сочетание цветов мне пока незнакомо. Остальных — я о лошадях отряда из Белозерья, — наверно, выгнали в ночное. Значит, обратно Раж не торопится. Видимо, гатчане по-прежнему щедро угощают рассказчика. Или он все-таки решил дождаться обещанного купцом застолья. Так что знаменосец с большой вероятностью подпадал под категорию не только подлецов и врунов, но еще и жмотов!
Как сказал классик: «Хороший человек… Солонку спер… И не побрезговал!..»
Похоже, завсегдатаями «У Никифора» были не только люди.
Волы сами, без каких-либо понуканий и дополнительных «цоб-цабе», уверенно затащили телеги в дальний угол пустыря, — встав в один ряд, как солдаты на плацу. Похлестывая кисточками хвостов по бокам и нетерпеливо косясь на обозников. Мол, эй, мы свое исполнили, так давайте распрягайте уже. Поите и кормите. Чего возитесь? А круторогий, черный как смоль, мощный вожак, с которым, если бы не специфическая операция, прибавившая животному миролюбия, не всякий тореадор рискнул бы выйти на арену, оглянулся на запертые двери корчмы и трубно заревел. Точь-в-точь подходящий к причалу паром. Типа: «Я не понял! А где оркестр, цветы, встречающие?!» И на всякий случай издал повторный гудок. В смысле — мычание.
— Правильно, Крук, — одобрил Озар. — Буди лентяев. Солнце только закатилось, а эти лежебоки уже дрыхнут. Нет чтоб гостей привечать. Никифор! Спишь, что ли?!
— Чего разоряешься?! Приехал, так распрягай, да внутрь ступай…
На крыльцо корчмы вышел крепкий, плотно сбитый, но существенно перекормленный мужчина. Оперся выступающим животом о перила крыльца и с удовольствием почесал пятерней широкую грудь.
Видимо, один из огромной череды Никифоров, заправлявших здешним постоялым двором. Это я к тому, что лет корчмарю на вид было не больше тридцати, а дом, судя по состоянию стен и крыши, не только молодость, но и расцвет свой давно пережил.
— Вот те и здрасьте… — От такого «гостеприимства» Озар даже опешил. — Эй, хозяин! Ты только что перебрал, или еще от вчерашнего не проспался? Деньги лишние появились? Так мы сейчас к Аарону Косому оглобли развернем.
— Да хоть к черту лысому… — равнодушно ответил тот, демонстративно зевая и даже не пытаясь рассмотреть, с кем говорит. — У меня и так горошине негде упасть. За то время, что белозерский десятник тут байки травит, все, что было в погребе да на чердаке, слушатели выжрали и вылакали… А новые припасы только завтра прибудут. Так что хотите — располагайтесь прямо во дворе, а нет — так и проваливайте. Могу предложить только воду из колодца и… очаг, если ужин приготовить себе захотите.
— Гм, — потер переносицу старший обозник. — Батька твой умнее был. Впрочем, чему удивляться, если нянька тебя в пять лет как раз с этого самого крылечка и уронила. Думали — убьешься, а ты выжил. Мочил кроватку, правда, лет до десяти, но это неважно. Может, тебе так нравилось?
— Дядька Озар? — словно проснулся здоровяк. — Это вы, что ли?
— Если цыгане не подменили, то он самый. Но ты, Никифор, не утруждайся. Мы сейчас уйдем… А ты — это, постой на крыльце и дверь придержи. Думаю, когда народ узнает, что в корчме Аарона сам гость Круглей рассказывает правду о Людоеде, они отсюда, как стрижи, умчатся.
— Эй, эй! — забеспокоился хозяин постоялого двора. — Зачем к Аарону?.. Я же не знал, что это вы. Крестный, простите дурня за-ради бога. Да я сейчас всех этих пьяниц прочь выгоню, а для вас место освобожу. Погодите чуток! Я мигом!
— Стой! — в сердцах рявкнул Озар. — Вот уж и впрямь: заставь дурня Богу молиться, так он в поклонах лоб расшибет. Не надо никого выпроваживать.
— А как же… — Корчмарь уже скатился к нам и теперь неловко переминался перед Озаром с ноги на ногу, как нашкодивший ученик перед воспитателем.
— Сюда слушай! — Озар уткнул палец в пузо Никифора. — Пока никто не проведал о том, что Круглей с Белозерья пришел, пошли людей в лавки припасов скупить побольше. И особенно не торгуйся, — прибыток все равно возьмешь. А потом, пока мы со скотиной управимся да мыться будем, вели во дворе столы поставить. Как на свадьбу. Смекаешь? Земля вроде просохла после дождя, а новый — не собирается… Так что на воздухе даже лучше, чем в духоте тесниться…
— Да! — обрадованно вскричал тот. — Спасибо, крестный!
— Не за что пока. И вот еще… Чуть не запамятовал из-за тебя, балбеса! За лекарем и травницей пошли. Раненые у нас. Пусть поглядят.
— Все сделаю, — корчмарь аж пританцовывал от предвкушения наживы, — не беспокойтесь. И ночевать вас на улице не оставлю. Даже если самому на сеновале спать придется.
— Другой разговор, — проворчал Озар. — А то: пропадите пропадом, пошли все к черту! Тьфу, не к ночи будь помянут… прости Господи, — перекрестился старшой.
Корчмарь мотнул головой, как застоявшийся конь, и с лошадиным топотом умчался отдавать распоряжения.
Когда Круглей с десятником стражи зашли на подворье постоялого двора «У Никифора», приготовления к грядущему банкету уже вошли в завершающую фазу.
Прислуга доносила с кухни последние миски с закусками, под бдительным взглядом Озара выставляя все самое вкусное на центральный стол. Тот, что короткой поперечиной соединял воедино примыкающие два ряда столов и скамеек. Все это сооружение довольно ярко освещалось множеством факелов, натыканных прислугой всюду, где только можно.
