Это было сомнительно. Ведь жители Халларюда давно спали, и разбойники могли за своих лошадей не опасаться.
Вскоре Виллему была уже на кладбище. Лошади тихонько заржали, и она постаралась их успокоить.
У одной из лошадей была на лбу белая звездочка. Знакомая звездочка, где же она видела эту лошадь?
Да это же лошадь Доминика! Оказывается, здесь паслись лошади, украденные у них в ущелье!
Виллему не терпелось найти свою лошадь. Только как же она узнает ее в этой темноте? Виллему вспомнила, что у ее лошади на задних ногах были белые чулочки.
Вот и она! Виллему погладила лошадь по морде, потом отвязала ее и лошадь Доминика — на этом она решила остановиться, не стоит чересчур жадничать. Впрочем, и оставлять разбойникам лошадей тоже не стоило.
Виллему отвязала всех лошадей, потом села на свою лошадь и взяла под уздцы лошадь Доминика. Остальных она хлестнула, и они помчались искать лучшее пастбище. Виллему с удовлетворением смотрела им вслед, пока они не скрылись в темноте.
После этого она поскакала во весь опор к общинным землям.
Приближался рассвет. Небо на востоке едва алело, и хотя было еще темно, Виллему теперь знала, в какой стороне находится север.
Быстро найдя дорогу, проторенную через пустошь, она скакала к озеру Сунден, держа на поводу лошадь Доминика.
Сердце Виллему сжималось от страха. Она пыталась отогнать горькие мысли. Но веселые мысли на ум не шли.
Йенс? Думать о нем было тяжело. Она была рада, что он хотя бы умер счастливым. Один раз в жизни он все-таки был утешен женщиной. И она не омрачила его радости, даже когда он стал вслух мечтать о будущем. Их будущем, которого у них не могло быть.
Незаметно для себя Виллему начала плакать. Она сама удивилась своим слезам — сейчас для них было не время.
В глубине души она знала, почему плачет. Ей было стыдно, что смерть Йенса принесла ей облегчение.
Это было низкое чувство. Конечно, она жалела Йенса, но, с другой стороны, понимала, что, останься он в живых, ей пришлось бы нанести ему тяжелый удар. Ведь девушка, которую он уже считал своей, должна была достаться другому.
Виллему сокрушалась, что не может от чистого сердца оплакать смерть Йенса.
Светало. С рассветом к ней, хотя и медленно, возвращалась бодрость. Сосны на пустоши кутались в накидки из туманной дымки, где-то жалобно кричала одинокая птица. Может, это была сова?
Виллему остановила лошадей.
Вдали, чуть правее, навстречу ей двигалась едва различимая фигура. Видно, одинокий путник шел в Халларюд.
Он шел быстрым шагом. Вскоре Виллему отчетливо увидела его силуэт, узнала походку.
Улыбка озарила ее лицо, она направила лошадей навстречу путнику.
Когда он был уже близко, Виллему громко крикнула, делая вид, что не узнает его:
— Продаю лошадей! Кому нужна лошадь? Отличные вороные!
Доминик остановился. Он не верил своим глазам. Виллему подъехала ближе.
— Отличные лошади! Не купит ли сударь одну из них?
Наконец к нему вернулся дар речи.
— Охотно. Сколько просишь за нее?
— Один поцелуй, — не моргнув глазом ответила Виллему.
— Увы, сейчас мне это не по средствам. Могу предложить только свою негасимую любовь.
В глазах Виллему появилось нежное, грустное выражение.
— Бог с тобой, сойдет и негасимая любовь. По рукам!
Доминик вскочил на лошадь.
— Наши лошади! Как тебе удалось найти их? И где Йенс?
Они поехали на север, так решила Виллему, и Доминик не спорил, понимая, что сейчас она знает лучше, какое направление выбрать.
— Йенс погиб, — тихо проговорила Виллему и протянула ему руку, он крепко сжал ее, оба помолчали.
Над болотами занимался день. Копыта лошадей рвали хлопья тумана.
— Что с тобой случилось, Доминик? Почему у тебя мокрые волосы?
Доминик поведал Виллему свою историю. Она не могла сдержать возмущения, громко проклиная вольных стрелков.
— А что случилось с тобой?
Умолчав о том, что произошло между нею и Йенсом, Виллему рассказала Доминику обо всем, что предшествовало их встрече на пустоши. Не сказала она ему и о том, что лихорадка в ее крови не унималась.
«Наверное, это пламя будет терзать меня всю жизнь, — думала она. — Сколько времени я мечтаю только о нем, мне не нужен никто другой. Из-за него я поехала в Данию, за ним последовала в Швецию, и страсть моя разгорается только сильнее. Я поступилась своей гордостью, мне теперь стыдно взглянуть ему в глаза, мне стыдно смотреть на других людей, на луну, на солнце… Будь она проклята его стойкость, его способность держать меня на расстоянии — все это причиняет только боль!»
Доминик покачал головой, выслушав ее рассказ.
— Ты уже использовала большую часть из своих девяти жизней, Виллему. Побереги оставшиеся, — предупредил он.
— На что они мне! — устало сказала она. — Ты придумал, где мы укроемся? Я хотела сказать, где мы укроемся от вольных стрелков?
— Они нам больше не угрожают. Так далеко на север они не заходят. Здесь уже шведская земля, и они чувствуют себя на ней неуютно.
— Значит, мы в безопасности?
— По-моему, да.
— Доминик, я не буду спрашивать тебя о будущем, я не хочу заглядывать даже в завтрашний день. У меня только одно желание — отдохнуть. Мне казалось, я могу вытерпеть все, но последние события лишили меня последних сил. Если мы в скором времени не остановимся отдохнуть, я просто свалюсь с лошади.
— Я этого не допущу, — улыбнулся Доминик. — Я и сам едва держусь в седле, у меня до сих пор дрожат руки. Потерпи немного, мы найдем место для отдыха.
Они продолжали ехать на север. Над болотами плыл туман, луна на светлеющем небе поблекла и превратилась в тонкую льдинку.
Над утренним туманом поднялся холодный диск солнца. Доминик попридержал лошадь.
— Что ты скажешь о той березовой рощице возле озера? — спросил он.
Они ехали уже долго. Виллему дремала в седле. Она открыла глаза и осмотрелась.
— Защищено от посторонних глаз и красиво, — сказала она. — Рискнем, Доминик?
Они направились к рощице. Доминик отпустил лошадей — пусть пасутся или спят, они сами знают, что лучше для них. И он, и Виллему так устали, что уже ни о чем не могли думать. Место было пустынное и вдали от проезжей дороги. Люди годами не бывали здесь.
На другом берегу озера трубными голосами кричали журавли. Наверное, самим журавлям их голоса казались красивыми. Как и людям, которые, вроде Виллему, были близки природе, как и Доминику, хотя тот вырос в тлетворной атмосфере дворца. По долгу службы ему часто приходилось совершать в одиночестве долгие поездки, во время которых он научился любить и ценить природу.
Они расстелили под деревьями попоны.
— Так хорошо? — спросил Доминик.
