Луис не знал пока, как ему спастись от всех опасностей, надвигающихся на него. Поэтому сосредоточился на мысли, насколько неловко ощущает себя в высшем обществе. Он не хотел, чтобы Беатрис заметила, как сильно он напуган.
— Прости, я чуть не опозорил тебя, — заговорил он на франкском наречии. — Я не привык к дворцовому этикету.
— Вовсе ты меня не опозорил, — ответила Беатрис на том же языке. — У них тут приняты нелепейшие церемонии. Специально, чтобы смутить нормального человека, именно для этого они и придуманы.
— Не понимаю...
— Они заставляют тех, кто допущен, ощущать себя особенными, а тех, кто не допущен — ущербными. Весьма изощренный способ унижения. А послушать ее завуалированные угрозы и «тонкие» намеки! Такое поведение просто недопустимо, и я удивлена, что она так разоткровенничалась.
— Мы в опасности, — сказал он.
— Любой придворный всегда в опасности, — сказала Беатрис. — Это цена, которую приходится платить за большие возможности. Проводи нас в наши комнаты, — велела она евнуху, снова переходя на греческий.
Они двинулись в обратный путь по коридорам, останавливаясь, чтобы обменяться официальными приветствиями и паролями со стражниками, стоявшими у каждой двери. Луис уже успел устать от всего этого. Даже для бывшего монаха, вся жизнь которого была пронизана обрядами, правила византийского двора казались тяжкими и бессмысленными.
Они добрались до своих дверей и вошли. Луис тотчас заметил, что все его бумаги и книги исчезли.
— Ты прибирался в комнатах? — спросил он слугу.
— Нет, господин. — Луису показалось, что слуга как-то не особенно переживает из-за вторжения воров. Он уже хотел накричать на него, потребовать ответа, как он допустил такое безобразие, однако, раскрыв рот, тут же потерял нить рассуждений и вместо того принялся выяснять, что именно пропало.
— Что-нибудь ценное украли? — спросил Луис. Беатрис подошла к небольшому сундуку у кровати. Замок был взломан.
— Мои кольца на месте, — сказала она.
Луис в изнеможении привалился к стене. Тот, кто забрал его бумаги, даже не удосужился инсценировать ограбление. Беатрис в задумчивости опустилась на кровать. Луис подумал, а что в подобной ситуации сделал бы ее отец? Он перехватил бы у противника инициативу. Но как именно? У него зародилась одна идея.
— Нас слишком долго трепали враждебные вихри. Настала пора нам самим устроить бурю.
— Что ты хочешь предпринять?
— Я же квестор начальника священных покоев, которому поручено провести расследование, — объявил Луис, — вот я и проведу расследование, я выдвину обвинения и посмотрю, чего можно добиться угрозами там, где бессильны уговоры.
Глава семнадцатая
Вала[15]
Болли Болисон сидел на берегу моря, глядя на темный горизонт. У него за спиной раскинулся палаточный город, над которым хлопали на ветру знамена с волками и воронами. Никогда в жизни он не видел подобной картины: сверкающий черный океан, небо оттенка железа и серебристо-голубой воздух.
Собаки в лагере будто взбесились, они непрерывно лаяли и рычали на падающий снег. Над морем парили две чайки, они громко переругивались, скандалили, как будто споря, что сейчас: день или ночь. Где-то рядом заходился в плаче ребенок, и никто не успокаивал его.
— Неужели это оно, вала?
— Не называй меня так.
Женщина, сидевшая рядом с ним, была не молода, но в слабом голубоватом свете казалась удивительно красивой.
— Но ведь это правда. Я не знаю никого мудрее тебя.
— Я не владею даром, Болли. Это у твоей матери руны жили в душе, а у меня нет.
— Но ты же видишь.
— Только чужими глазами. Хотя это правда, я вижу.
— Возможно, это и есть конец, то, что творится здесь?
— Не знаю, Болли.
Женщина повернулась к нему, и оказалось, что правая половина ее лица ужасно изуродована. Это был шрам от ожога — ни нож, ни меч не способны так изувечить кожу.
— Если бог умрет здесь, что потом?
Она отмахнулась от вопроса пренебрежительно и в то же время раздраженно.
— То же, что и всегда. Смерть, боль, перерождение. Как обычно.
— Элиф пытается этому помешать.
— Элиф человек. Он сначала делает, а потом думает, — ответила она.
— Он старается защитить тебя.
— Меня нельзя защитить, — сказала она. — Элиф играет свою роль в замыслах богов, и хотя он действует, надеясь помешать им, он попросту ускоряет свою гибель и гибель тех, кого надеется спасти.
— Я смогу тебя защитить, если ты мне позволишь.
— В защите нуждаюсь вовсе не я. Мы сейчас там, где Один почерпнул мудрость. Мы там, где он сделался безумцем. Если он вернется сюда, то погибнет целый город.
— Меня это вполне устраивает, — заметил Болли Болисон. — Тогда все мы здорово разбогатеем.
— Это необходимо прекратить, Болли. Я больше не могу.
— Не можешь чего?
— Вечно терять своих сыновей. Отсылать их прочь, прятать, чтобы спасти от взгляда безумного бога.
— Твои сыновья мертвы, вала.
Женщина поглядела на море.
— Я слишком долго живу, — сказала она. — Боги думают, будто благословили меня, но на самом деле это тяжкое проклятие.
— Они в самом деле тебя благословили. Сегодня ты точно такая же, какой я увидел тебя впервые.
— Внешне — возможно, — согласилась она, — но я так устала, Болли. Я должна это сделать.
— Ты уверена, что источник именно там, где ты говоришь?
— Хотя бы это мы видели.
— Тогда позволь мне пробраться в эту тюрьму, и я все сделаю.
Она покачала головой.
— Обряд занимает много времени, кто-нибудь обязательно заметит. Нам необходимо сначала захватить тюрьму, Болли.
— Ты говоришь об обряде, хотя только что утверждала, будто не владеешь даром.
— Я владею им ровно настолько, насколько необходимо. — Она не стала объяснять ему, что ей предстоит, потому что он захотел бы помешать ей, как пытался помешать человек- волк. Боги всегда требуют одну и ту же цену — смерть.
Болли Болисон подался вперед и взглянул на черные небеса.
— И ответ ждет тебя там?
— Так показала мне твоя мать. Конец уже близко, Болли. Просто потребуется немного собраться с духом.
— Если требуется лишь крепость духа, я могу поручить дело любому из моих воинов. Я сам это сделаю.
— Но ты не сможешь.
— Не могу?
— Только я сама.
— А моя мать смогла бы?
— Твоя мать была мудрая и знающая женщина. Но нет, не смогла бы. Это не ее судьба. Это моя судьба, так она сказала мне, когда...
Голос женщины сорвался.
— Она умерла, вала. Я уже пятнадцать лет воюю. Я не такой неженка, как тебе кажется.
