И твой голос — высокий и ещё детски–тонкий — сам собой вплетается в мужской хорал:
Мы вновь идём к победам!
Мы — это смерть врагам!
Как помогал Ты дедам,
Так помоги и нам.
Великий и чудесный,
И светлый в смертный час —
Эру, Отец Небесный,
Творец, услыши нас! [35]
…Развеялся душный морок ужаса. Спешенные всадники опускают копья меж сдвинутых щитов, и грозно скрещены на них и на штандартах Мечи Кардолана.
С нами наш герб! Вера наша с нами! Вот мы встречаем вас в поле, и вот наши лица в обрамлении стали — плюньте в нас своим оружием, если хватит мужества, которого вы не ведаете! Это вам не крестьяне в поселении и не захваченная врасплох полусотня форта!
Накатывает тяжёлый вонючий вал, и уже видны оскалы волчьих морд, шлемы с рогами, черепами и султанами, хвостатые чёрные копья… Подходят волчьи сотни — чуждые и чужие всему человеческому…
Эйнор надевает лёгкий шлем, вдевает ладони в кольчужные рукавицы, подаёт рыцарю щит и пику. Губы сами собой шепчут слова выученной когда–то древней песни:
Грядущий день нас прочь уведёт
За окоём.
Никто не узнает наших имён,
Но песни будут звучать.
Цель так близка, встретим свой рок.
Ты не одинок.
Без страха иди сквозь тьму и холод,
Ведь песни будут звучать.
Они будут звучать…
— Крепись, мальчик, — глухо сказал из–под шлема рыцарь, — мы выстоим.
Опустился второй ряд копий. Звук атаки сделался невыносим.
Всё. Больше нет ни неба, ни земли. Острая железная стена — во весь мир.
И вот — она рушится на перегородившую околицу сожженной деревни линию кардоланцев…
…С треском ломаются копья. Как пущенный катапультой камень, врезается в стену щитов черная туша с обломком копья, пробившего грубые толстые латы. Воют и визжат, заваливаясь, волки, и дымящаяся кровь свищет в пыль чёрными струями. Гнётся стена щитов, но не ломается, в руках третьего ряда уже сверкают «полуторки» и находят щели в чёрном железе… Но уже и кто–то из кардоланцев падает на щит, ломая вошедшее в грудь хвостатое копьё… а у кого–то вместо лица и шлема — смятая кровавая лепёшка от удара чем–то тяжёлым… Из заднего ряда выдвигаются новые, отрастает поломанная щетина копий, смыкается пробитая стена щитов — и катят новые чёрные волны…
— Вперёд! Дагор, Кардолан!
Эйнор двигает коня за рыцарем — огромным, на гигантском коне, рядом с которым волчьи всадники кажутся мелкими. Стальная глыба отводит сверкающий острый локоть — бьёт пикой, выдёргивает дымящийся гранёный наконечник из лопнувшего доспеха… бьёт пикой… бьёт пикой… С хрустом расседается тяжёлое веретено; его остаток, превратившись в руке рыцаря в палицу, вбивает в плечи угловатый шлем и летит в сторону…
— Дагор, Кардолан!
Эйнор ловко прикрывает рыцаря своим щитом, давая возможность выхватить меч, но рыцарь страшным неспешным движением достаёт из петли у седла полэкс. Стальной в стальной руке, он поднимается…
— Дагор, Кардолан!
Кровавой грудой валится из седла то, что только что было волчьим всадником.
Копьё с визгом скользит по щиту Эйнора. У мальчишки не хватает сил отклонить лёгким мечом удар тяжёлого лезвия, но со щитом он управляется ловко… Страшная маска, вся из каких–то углов, в поднятой чешуйчатой руке — ятаган… Узкий клинок лёгкого меча в до отказа выброшенной руке Эйнора входит в глазную щель маски — кровь ручейком бежит по долу.
Ах! Гранёный молот в руке орка бьёт рыцаря в лоб — ловко! Бессильно падает рука с окровавленным полэксом, и орк с торжествующим воем вскидывает молот для удара в затылок, от которого не спасёт шлем…
Эйнор принимает удар на щит и слышит, чувствует, как хрустко–больно ломается кость. Открыв рот, он кричит и принимает на себя всю тяжесть безвольно склонившегося на сторону рыцаря, одновременно обняв его сломанной рукой и закрыв щитом — не давая упасть.
Орк рычит и вновь поднимает своё страшное оружие, чтобы вмять в плечи черноволосую голову наглого щенка вместе с лёгким шлемом… поздно! Латный кулак перехватывает вооружённое запястье, гнёт назад… орк хрипит, но не может освободиться, а в левой руке пришедшего на помощь другого рыцаря мелькает — раз, два, три! — узкий нож, ловко пронзая более слабую металлическую чешую на открытом боку орка… и второй оруженосец закрыл щитом уже и самого Эйнора, и начавшего шевелиться оглушённого рыцаря…
…Гарав тяжело дышал. Эйнор смотрел на него спокойно, потом сказал:
— Утрись. У тебя лицо всё в поту.
Мальчишка медленно вытерся. Помолчал. Эйнор молчал тоже — но явно ждал, когда Гарав заговорит.
И тот заговорил.
— Страшно… Я не знаю. В общем, я ничего не знаю. Я даже прошлого своего не помню. Но как Туннаса тащил… помню. И людей на кольях я видел. Поэтому… если можно… я бы хотел…
— Тогда встань, — сказал Эйнор. И сам поднялся, обнажая меч. — И подумай ещё раз. После того, как ты повторишь за мной всего несколько слов — путь назад будет лежать лишь через предательство, а путь вперёд может привести к смерти. Уже на днях! Подумай!
Голос юного нуменорца наполнился тяжёлой и жутковатой силой. Гарав даже пошатнулся. Но выпрямился и вскинул подбородок.
— Я готов.
— Я, Гарав… — начал Эйнор тут же. И мальчишка, притиснув к бёдрам сжатые до белизны кулаки, повторил:
— Я, Гарав…
* * *
— А что тут было? — спросил Фередир. Выйдя из–за кустов с тремя утками у пояса, он как–то почуял — остатки произошедшего буквально висели в воздухе у костра над стоянкой — что разговор был и был серьёзным.
— Познакомься с младшим оруженосцем, — мотнул головой в сторону рубящего сушняк мальчишки Эйнор. — И приготовьте наконец ужин, олухи.
Фередир секунду стоял неподвижно. Потом по его лицу поползла улыбка.
И Гарав понял, что улыбается в ответ.
Глава 11,
в которой Эйнор решает ехать ясно куда, но непонятно, зачем.
Когда мальчишки проснулись утром — оказалось, что Эйнор, который брал себе последнюю стражу, как с вечера не ложился, так и торчал у кое–как пыхтящего костра. Было туманно, но туман этот показывал, что день придёт солнечный и вообще лето всё ближе. А вот рыцарь показался Гараву похожим на торчка в чаяньи дозы — бледный, волосы какие–то… неживые, глаза запали. Зевая и вздрагивая, Гарав и Фередир стали обуваться. Эйнор на них и не покосился, а когда Гарав было сунулся с вопросом о самочувствии — залепил ему по шее, причём очень сильно.
