— Я тебя больше не потревожу, — сказала она.
От этих слов меня пробрал по коже мороз: они прозвучали, как прощание навсегда. Ника держалась вроде бы спокойно и сухо, но её глаза — мёртвые, пустые — привели меня в ужас.
— Ника, пожалуйста, не уходи так, — пробормотала я. — Ну… Мы ведь можем и дальше быть подругами, зачем ты так сразу?
Она покачала головой, положила руку на дверную ручку.
— Да нет, не можем мы быть подругами…
— Почему же, почему?! — чуть не плача, вскричала я. — Всю жизнь могли, а теперь не можем? Как так?
— Да вот так… — Она запнулась, вздохнула и закончила: — Ты не подруга мне, а любимый человек. Единственная. Всегда была и останешься. Пойми меня правильно, я так не могу. Мне тяжело оставаться… подругой. Я не могу так, прости. Если ты любишь её, — Ника сделала особое ударение на слове «её», — что ж, я тебе не стану мешать. Будь счастлива. Извини, если… Если что не так.
Ошарашенная её словами, я даже не удержала её, просто тупо смотрела, как она уходит. Опомнилась я, лишь когда послышался стук двери подъезда. Бросившись к окну, я увидела её: она спускалась с крыльца — чёрная стройная фигурка на белом фоне снега. Пройдя несколько шагов, она остановилась, и у меня сжалось сердце: неужели вернётся?! Нет: она остановилась, только для того чтобы закурить, и пошла быстрым шагом прочь, не оборачиваясь.
На столе ещё стояли кружки, из которых мы пили чай. Любимый человек. Единственная. Всегда была и останешься. В старой пепельнице — её окурок. Будь счастлива.
Отец, придя вечером с работы, спросил, хмурясь:
— Это что там за окурок?
— Это Никин, — ответила я.
— Она что, курит?
— Ну да.
Он помолчал, потом спросил холодным, неприятным тоном:
— А ты с ней за компанию не смолишь?
— Что ты, я не курю.
— Смотри у меня!
Он поужинал приготовленной мною едой и включил телевизор, а потому не слышал, как я у себя в комнате плакала в подушку. Несколько раз я набирала номер мобильного Ники, но она не отвечала. А потом женский голос сказал, что абонент временно недоступен. Это было в двадцать два сорок.
А в одиннадцать вечера раздался звонок — не мобильного, а домашнего телефона. Отец уже крепко спал и не слышал, как я взяла трубку и сказала:
— Да…
— Настя, извини за поздний звонок, — услышала я тихий женский голос. — Это мама Ники говорит.
— Добрый вечер, Надежда Анатольевна, — ответила я вежливо и спокойно, а внутри у меня всё сжалось и похолодело.
— Ника случайно не у тебя?
У меня оборвалось сердце: так и знала. Что-то случилось.
— Нет, её у меня сейчас нет, но она была… Некоторое время назад.
— А когда она от тебя ушла?
— Да уже давно… Ещё днём. А что?
— Да её дома всё ещё нет, а мобильный не отвечает. Звоним, звоним — всё без толку. Не отвечает… Господи, куда же она могла деваться? Обычно она всегда предупреждает, если не придёт ночевать домой. Она тебе не говорила, куда пойдёт?
— Нет… Ничего не говорила.
Я ничего не сказала Никиной матери о том, какой у нас был разговор, и как мы расстались. Она ещё повздыхала в трубку и попрощалась. Я попросила:
— Как объявится, пусть позвонит мне… Я тоже беспокоюсь.
Всю ночь бушевала метель, и всю ночь я не сомкнула глаз от тревоги, гадая, что могло случиться. Сердцем я чувствовала неладное, и с каждой минутой это страшное предчувствие становилось всё сильнее, заглушая голос надежды на то, что, может быть, всё и обойдётся. Измучившись, под утро — под завывание метели — я задремала.
Разбудил меня звонок. Было ещё темно, и я, вскочив спросонок за телефоном, не могла понять, утро сейчас или всё ещё ночь. На дисплее высвечивалось «Ника», и от радости и облегчения я чуть не уронила телефон.
— Да! — воскликнула я. — Ника, это ты? Ты где?
Голос, который я услышала в ответ, я даже не сразу узнала: такой он был тихий, усталый и подавленный.
— Настя… — прошелестел он. — Настя, ты можешь выйти ко мне? Я здесь…
Я никогда не слышала у Ники такого голоса и в первую секунду даже усомнилась в том, что это она звонила. От испуга мне стало нехорошо.
— В чём дело? Это кто вообще? Ника, это точно ты?
— Да, я, — простонал странный голос. — Выйди ко мне, пожалуйста… Мне нужно тебя увидеть. Я здесь, на твоём крыльце.
С бухающим, как строительный копёр, сердцем я кинулась к балкону и выскочила, в чём была, на холод. Всё ещё бушевала непогода, в свете фонарей вилась пурга. На крыльце горел свет, и я смогла разглядеть девушку, которая стояла, устало облокотившись на железные перила. В этой поникшей, измученной фигуре я узнала Нику и перепугалась окончательно.
— Ника, что случилось? Где ты всю ночь пропадала? — обрушилась я на неё по телефону. — Твоя мама вчера вечером мне звонила — они там с ума сходят. И я тоже почти всю ночь не спала!
— Настя… — Усталый, неузнаваемый голос, как будто ей трудно говорить то ли от боли, то ли от чего-то ещё. — Пожалуйста, выйди, я жду… Мне нужно с тобой увидеться.
— Послушай, так ты лучше заходи! — Я пыталась с балкона разглядеть её лицо, но она стояла с низко опущенной головой, укрываясь от вьюги. — Чего на улице-то мёрзнуть? Вон, погода какая! Нажми кнопку домофона, я открою!
— Нет… Я к тебе… не буду заходить, — ответила она с запинкой. — Спустись сюда, прошу тебя. Возможно… Возможно, мы долго не увидимся. Я должна тебя увидеть, перед тем как я… Пожалуйста, Настя.
— Ладно, я сейчас!
Я стала торопливо одеваться: от волнения два раза уронила дублёнку, а потом долго не могла попасть в рукава. Перед тем как выскочить из квартиры, я мельком глянула на часы в прихожей: семь двадцать утра. Тапочки отца стояли на своём месте у двери. Схватив ключи, я побежала вниз по ступенькам, едва не падая: подкашивались колени.
Ника стояла на крыльце, широко расставив ноги, одной рукой держась за перила, а в другой у неё дымилась сигарета. На лице — ни кровинки, а глаза — ох, я прямо-таки обмерла, когда в них взглянула. Она была похожа скорее на ходячий труп, чем на живого человека. Я схватила её за плечи.
— Ника, что с тобой? На тебе просто лица нет! Тебе что, плохо?
— Да, хреново, — улыбнулась она бескровными губами, и я почувствовала от неё алкогольный запах.
— Ты что, пьяная? — нахмурилась я.
— Сейчас уже почти нет… Но этой ночью я была очень, очень пьяная. — Ника обхватила сухими губами фильтр и затянулась, выпустила дым, потом бросила сигарету и закрыла глаза. — Ох, расстаёмся мы, Настюха… Теперь уже по-настоящему расстаёмся. Не увидишь ты меня лет пять… А может, семь. Не знаю, сколько. В общем, сколько дадут.
