Спотыкаясь от усталости, переругиваясь по поводу правильности выбранного маршрута, красноглазые от недосыпания, мисс Браун с викарием упорно тащились по ее следам. Мисс Браун уже стерла ноги до волдырей да к тому же высокий каблук одной из ее туфель отвалился, отчего гувернантка переваливалась на ходу, словно линейный корабль во время знаменитого шторма 1703 года. Страдавший мозолями викарий угнетенно хромал следом, испуская через правильные интервалы гудение, смысл которого сводился к тому, что им следовало свернуть к Нижним Недоделкам. Мисс Браун, нос которой был задран кверху, ничего не желала слушать, а мистер Хейтер явственным образом обдумывал как бы и что бы он с нею сделал, будь его воля.
Мария покончила с бутербродами и прилегла, наслаждаясь летним теплом. Фермеры из Докучливых Девок, все до единого, занимались просушкой сена. Все до единого работники с ферм в Докучливых Девках занимались тем же самым, неодобрительно отзываясь о здравомыслии фермеров. Все до единого железные зубья нагружали бесконечные ряды транспортеров, влекущих к верхушкам стогов захваченную ими траву. Все ворошилки стрекотали по окоемам полей, вздымая сено волной. Все конные грабли тянулись за ворошилками и величаво клацали раз в минуту, сбрасывая собранное сено. Все десятники, выполнявшие сложнейшую часть работы, с шелестом укладывали на должное место огромные кипы травы, сгребаемой кривыми руками похожей на снегоочиститель машины. Все владельцы пивных – «Зеленого человечка» в Грязях, «Герба Мальплаке» в Свиной Усадьбе и «Головы Герцога» в Коротышкином Лугу пробивали бесчисленные пивные бочонки, которые, как они знали, пойдут нынче вечером в дело. И все и всюду поглядывали на Его Величество Солнце, страшась, как бы не взбрело Ему в голову наслать грозу.
Впрочем, что касается солнца, то оно пребывало нынче в тираническом настроении. Солнце пылало столь яростно, что Мария едва ли не видела, как на нем колышется пламя, как оно мечет лучи во все стороны, как оно, бряцая, бьет, словно Шива, тысячью рук по безоблачной наковальне небес. И Мария-то, лежавшая на подъеденной овцами травке, дышала с трудом, а уж преследователи ее, бредущие неизвестно куда по деревушкам Полные Олухи, Лихая Икота, Захудалое Мальплаке и Долдоны, отдувались так, что любо-дорого было смотреть.
Когда они скрылись из виду, Мария уткнулась носом в пахнущую тимьяном траву, последила немного за щитником в сверкающих доспехах, который, повиливая задом и оставляя пахучий след, улепетывал под трехлапый листок лядвенца, и вскоре уснула.
Ближе к вечеру она пробудилась – как раз вовремя, чтобы увидеть, как возвращаются викарий с мисс Браун. На сей раз между ними было ярдов пятьдесят, друг с дружкой они больше не разговаривали, и возглавлял шествие викарий. Мария радостно окликнула их и сбежала с холма, чтобы присоединиться к процессии. Они почему-то не обрадовались, увидев ее – так, во всяком случае, ей показалось. Впрочем, оба постарались, сколько могли, изобразить приятное удивление. Мария подняла их упавший дух, задав несколько веселых вопросов о том, приятно ли они прогулялись, и короткой дорогой отвела их домой, ужинать.
После ужина (свежий лосось и снова мороженое, только другое) Мария, покинула их распластавшимися в гостиной и до наступления темноты пролежала на своей кровати, отдыхая. Но едва лишь мисс Браун отправилась спать, Мария поднялась и на цыпочках прокралась мимо ее двери. Минуя дверь, она слышала, как громко застонала тиранша. Викария Мария обнаружила спрятавшимся за статуей Психеи в Бальной зале, – он снял ботинки и задремал на посту, так что Марии пришлось покашлять, чтобы его разбудить. Вслед за тем, пока викарий, кряхтя от усталости, пытался всунуть опухшие ступни обратно в ботинки, Мария разнообразия ради свернула к Северному фасаду, а от него пошла не Липовой аллеей, а Буковой.
Аллея вывела ее Райской долиной к Монументу Ньютона, примерно такому же, как Нельсонова колонна на Трафальгарской площади, с тою лишь разницей, что Монумент венчала не статуя, а маленькая обсерватория со стеклянной крышей и сломанным телескопом. К ней вела внутренняя лестница, имевшая – в память о Ньютоне – в точности столько же ступеней, сколько дней в году.
Мария повернула ржавый ключ, вошла в маленький темный зал и затаилась под лестницей.
Вскоре появились и соглядатаи.
Задыхаясь и шипя от боли, причиняемой разнообразными мозолями и волдырями, качаясь от усталости, опираясь друг на дружку, чтобы сохранить прямую осанку, викарий и мисс Браун, два смутных силуэта в проеме открытой двери, остановились у подножия лестницы.
– Сколько ступенек?
– Триста шестьдесят пять, запятая, два пять шесть четыре.
– Год календарный?
– Сидерический.
– Пошли, – сказал наконец, викарий. – Вперед и выше! Может быть, каждый из них стоит многие тысячи фунтов.
– Вперед и выше, – согласилась мисс Браун. И оба заковыляли по лестнице вверх.
Когда они достаточно удалились, Мария выскользнула наружу, заперла за собой дверь и отправилась спать.
Поутру, съев на завтрак прекрасное кеджери, Мария пролегающим через Дикий Парк путем – окольным, поскольку ей не хотелось, чтобы ее заметили сверху, – отправилась к Монументу Ньютона и еще до полудня достигла его.
Мисс Браун, засевшая наверху, размахивала выставленным в окошко обсерватории телескопом с привязанной к нему нижней юбкой. Викарий подвизался внизу – колотил в дверь и плаксиво взывал о помощи. Поскольку парк Мальплаке имел в окружности примерно двадцать пять миль, и внутри этого круга не осталось помимо них и Стряпухи ни единой живой души, надежд на спасение у них было мало. Хорас Уолпол как-то назвал эти земли «тем Графством, которое они именуют парком».
Прождав несколько времени, Мария, укрытая сводчатыми кронами рододендронов, осторожно подобралась к Монументу. Она неслышно отперла дверь, в которую по-прежнему бухал викарий, и ужом ускользнула в заросли, чтобы оттуда наблюдать за дальнейшим.
Мисс Браун с викарием предавались своим трудам до самого обеда. Наконец, последний, обезумев уже до последних пределов, вцепился в дверную ручку и в виде кары за неповиновение начал ее трясти. Дверь, натурально, сразу же отворилась. Заслышав его разгневанное гудение, сверху спустилась мисс Браун.
Оба узника немедленно пришли к заключению, что дверь так и оставалась все это время открытой. Каждый обозвал другого косоруким. Когда они, пребывая в разгневанных чувствах, расползлись по постелям, оба решили про себя, что проспят, если придется, хоть до Судного Дня, независимо от того, отправится ли Мария навещать своих человечков или не отправится.
