Другое дело — дочь. Покойный муж отчего-то очень обрадовался появлению девочки и настоял на том, чтобы дать ей красивое имя. «Глупости, — пыталась возражать мать, — что она будет делать с таким именем? Так должны звать какую-нибудь принцессу, а ей предстоит весь век копаться в земле и ходить за скотиной».
Но мужу безразличны были все ее разумные доводы, и в конце концов она подчинилась.
И уж конечно мать оказалась права: имя «Ингильвар» предполагало совершенно иную судьбу, чем та, которая была у бедной крестьянской девочки. Да еще и дурнушки вдобавок.
Судьба эта оказалась настолько больше самой Ингильвар, что та едва не погибла. Сколько раз уже она прикасалась лицом к озерной воде, подумывая о том, не войти ли ей в это зеркало и не остаться ли в его глубинах навсегда! Но неизменно нечто удерживало ее от последнего шага.
Она собирала хворост в вязанки и возвращалась домой. Мать ни о чем не спрашивала, даже если дочка задерживалась в лесу на несколько часов, и только мысленно воссылала давно умершему мужу справедливые упреки. «Видишь, глупый человек, что ты наделал! Несправедливо ты обошелся с нашей дочерью!»
* * *
Деревня, лесные угодья, мельница за холмом — все это принадлежало замку. Лутвинне был в ту пору защитником замка, сын эльфийской охотницы и смертного человека, о котором рассказывали, будто он был простым лесорубом. Лутвинне, по слухам, не походил ни на отца, ни на мать. Он был высокий, с узкими плечами, с раскосыми глазами, ярко горевшими на бледном лице. Трудно было поверить в то, что этот человек в состоянии защитить замок от врагов, если таковые объявятся: большую часть времени он проводил за чтением и лишь изредка выезжал верхом — тогда-то и видели его и в деревне, и на мельнице за холмом, и в лесу. Всегда спокойный, молчаливый, приветливый, он отвечал кивками на поклоны, но в разговоры не вступал. Иногда он останавливался и подолгу всматривался в какой-либо предмет, почему-то привлекший его внимание. Крестьян весьма занимала это странное обыкновение господина Лутвинне.
— И что он нашел в том замшелом камне, что на въезде в деревню? — говорил один, вспоминая, как повстречал на днях Лутвинне, неподвижного, с застывшим взглядом. Другой качал головой:
— Мою младшую племянницу в прошлом месяце так напугал! Заметил ее и вдруг уставился своими раскосыми глазищами, аж лучи из них протянулись, — она прямо замерла, бедняжка.
— Что тут удивительного, ей всего десять лет, — возражал сосед, на что слышал:
— Да не в возрасте же дело, а в том, как он глядит, этот Лутвинне! Странный он все же.
— В нем две крови перемешались и ведут спор, — таков был окончательный вывод. — То человечья верх берет, то эльфийская. Так и бурлят. А как вскипят обе-две, так он, бедный, рассудка лишается, а мы все спорим, отчего он то на одно, то на другое смотрит. Он и не смотрит вовсе, а пережидает, пока внутри все утихомирится. Вроде как желудочных колик.
Подобные разговоры не раз слыхала и Ингильвар. «Вот бы повстречать господина Лутвинне! — думала она иногда. — Вот бы он на меня уставился! В жизни не поверю, что это у него замирание от желудочных колик. Какие у эльфа, защитника замка, владетельного господина могут быть желудочные колики? Это только у коров и крестьян бывает, а у господ — никогда не случается».
В пору созревания ежевики Ингильвар стала чаще пропадать в лесу. Мать делала крепкую ежевичную настойку, которая пользовалась большим спросом и в самой деревне и даже в замке, поэтому девушка старалась набрать как можно больше ягод. Она надевала длинные, с раструбами, перчатки из грубой ткани, чтобы защитить руки. Но пальцы ее все равно вечно были исколоты, как будто она была неумелой швеей и работала без наперстка день и ночь.
Ее корзина наполнилась до середины, когда Ингильвар почувствовала сильную усталость и головокружение. Она выбралась из ежевичных кустов, уселась на траву и развязала узелок, который собрала для нее мать: пара ломтей хлеба, кусок кровяной колбасы и твердое зеленое яблоко. Она разложила яства на траве и принялась любоваться ими: красное, белое, зеленое. Так соразмерно, так ярко, так красиво!
Внезапно она ощутила на себе чей-то взгляд. Все еще улыбаясь, девушка повернула голову. Почему-то ей казалось, что сейчас она разглядит что-то очень хорошее. Что-то такое, от чего на душе сделается легко и весело.
Поэтому в первое мгновение она даже не поняла, что именно видит.
А потом она закричала.
Очень тихо, сдавленно, потому что горло перехватило спазмом от ужаса.
Перед ежевичными кустами стояло существо, напоминавшее собаку, поднявшуюся на задние лапы. Его морда представляла собой искаженное подобие человеческого лица, а вдоль хребта топорщились роговые пластины, как у ящера.
Существо ощутило страх Ингильвар и осклабилось. Очень медленно оно сделало шаг вперед, к девушке.
Ингильвар смотрела на него, оцепенев. Она не в силах была ни оторвать глаз, ни пошевелиться. Только вертелось в голове странная мысль о том, что слишком рано все закончилось. Слишком быстро прошла жизнь.
Существо приблизилось еще на два шага. Теперь и страх отпустил Ингильвар. Она просто ждала неизбежного. Она даже не закрыла глаз, потому что это было так же бесполезно, как и кричать.
Существо опустилось на четыре лапы и задрало верхнюю губу, обнажая зубы: человеческие, если не считать клыков.
«Зачем оно рычит? — подумала Ингильвар вяло. — В этом нет никакой надобности. Я не стану ни убегать, ни сопротивляться».
Но оно явно изменило поведение: теперь чудище держалось так, словно пыталось устрашить кого-то. Кого-то, кто явно представлял для него самого нешуточную опасность. Хорошо бы только, чтобы этот «кто-то» не оказался плодом воображения насмерть перепуганной девушки.
Ингильвар наконец собралась с силами и осторожно обернулась.
Тот, второй, действительно показался на поляне. Он возник бесшумно и ничем не выдал своего присутствия. Он даже как будто не смотрел ни на девушку, ни на чудовище.
Просто стоял, задумчивый и спокойный.
А потом он вытащил нож.
Чудовище припало к земле, нервно дергая хвостом. Роговые пластины у него на хребте встали дыбом, из горла вырвалось рычание. Затем длинное тело монстра взвилось в воздух. Ингильвар едва успела уклониться от удара растопыренных когтистых лап. Ей пришлось упасть и откатиться в сторону, чтобы монстр не располосовал ей лицо и плечи.
Вторым прыжком чудовище достигло человека, ожидавшего на краю поляны. Ингильвар отползла подальше, забралась в кусты и закрыла голову руками. «Этого просто не может быть, — думала она. — Это происходит не со мной. С какой-то другой девушкой, с простушкой, которая отправилась в лес за ежевикой. А я — недоступная и холеная красавица, у меня чистые, мягкие руки, изящное лицо, гибкий стан. На мне платье из голубого шелка и золотой пояс. У меня густые золотистые волосы. Я слушаю музыку. Лютня, флейта. Лютня, флейта. Ничего больше».
Между тем человек на поляне схватился со зверем. Несколько раз мощные челюсти оборотня щелкали возле самого лица человека, но тот успевал отклониться. Пару раз человек пытался нанести удар ножом, но зверь отскакивал и припадал на лапы, готовясь к новому прыжку. В конце концов зверь и человек схватились и покатились по поляне.
Более тяжелый монстр подмял добычу под себя и разинул пасть. До человека донеслось зловоние. Он видел, как вибрирует горло, из которого неудержимо рвется победный клич.
А затем человек смотрел прямо в глаза хищнику, и тот, несмотря на свой очевидный триумф, вдруг смутился: в глазах человека он прочитал собственную смерть. Темный звериный разум не мог определить, откуда придет его гибель. Человек слишком хитер, слишком коварен.
Нужно помнить о ноже, подумал зверь. Его мысли были медленными, плохо оформленными — звериными. Он отвернул голову от лица поверженного человека, чтобы схватить зубами его за руку и не дать лезвию полоснуть по брюху.
Поздно. Нож впился зверю в бок, а в следующее мгновение человек уже держал чудовище за горло обеими руками. Истекающий кровью, монстр слабел и все тяжелее давил на лежащего под ним человека. Лапы взрывали землю, выбрасывая целые пласты дерна. Пару раз они зацепили плечо ненавистного врага, но нанести смертельный ущерб уже были не в силах.
Спустя несколько минут монстр затих.
Человек с трудом пошевелился, высвободил руку, затем сделал усилие и отбросил труп зверя в сторону.
Он сел и поднял голову.
Рядом с ним стояла девушка в изорванном платье из грубого домотканого холста. Длинные рабочие перчатки болтались на ее худых руках, словно голенища, срезанные с сапог. Ее жидкие серые волосы свисали с висков на плечи неопрятными прядями, а бесцветные ресницы испуганно хлопали.
Человек подумал: «Кто это солгал насчет того, что молодость всегда прекрасна? Уродство не имеет возраста…»
