Тайтэки произносила свои проклятия бесцветным, монотонным голосом, и от этого они казались Кари даже более страшными и зловещими, чем если бы молодая женщина выкрикивала их в порыве ярости. Чтобы не слышать речи несчастной, она, отстав, начала собирать облепленные грязью плащи и сумки. Алиар, не найдя слов — утешения, присоединилась к девушке, а потом обе они, навьючив на себя вымокшую поклажу, двинулись следом за Тайтэки, ожидавшей их в выведенной из-под древесных крон лодке.
Переставшая всхлипывать Нитэки смотрела на подошедших женщин расширенными от страха глазами. Она держала мать за палец и не издала ни звука, пока Алиар и Кари складывали вещи на дно лодки, а потом занимали места на носу и на корме хлипкой посудины.
Повинуясь жесту Тайтэки, Кари оттолкнулась от заросшего сочной травой берега и погрузила весло в воду. Никто из обитателей поселка не попытался остановить беглянок. Никто не обратил внимания на уплывающую в сторону моря лодку, и это ничуть не удивило супругу нанга кокуров. Тамган получил обожаемого наследника и едва ли вспомнит о ней, даже если Боги Покровители позволят ему пережить битву с сегванами и хамбасами. Что же касается соплеменников мужа, то коль скоро они и в лучшие времена не баловали ее своим вниманием, теперь им тем паче не до чужачки, так и не сумевшей оценить счастья, ниспосланного ей Великим Духом. Скорее всего люди, заметившие лодку, спускающуюся вниз по течению Бэругур, с признательностью поклонились Великой реке, уносящей от селения неблагодарную угрюмицу, вестницу беды и бывшую их служанку, углядев в этом доброе предзнаменование. Ну что ж, хорошо хоть чем-то беглянки смогли порадовать обитателей обреченного поселка…
Первые три-четыре дождливых дня запечатлелись в памяти Эвриха так же смутно, как и время, проведенное в чреве кита-отшельника. Сначала, это он помнил твердо, льющаяся с неба пресная вода показалась ему подарком богов. Лежа на спине, он жадно ловил живительную влагу ртом, скинув пропитанные слизью лохмотья, нежился под струями дождя, и они, омыв его тело, утишили жжение и зуд, мучившие несчастного арранта чуть ли не больше жажды.
Он лечился водой и сном до тех пор, пока не ощутил ужасающий, совершенно непереносимый голод, вселивший в него уверенность, что дела идут на лад. Ежели у недужного проснулся аппетит, значит, жить будет, решил Эврих и, доковыляв до мелководья, принялся отрывать от валунов двустворчатые ракушки-береговуш-ки. В вареном виде они представляли великолепную закуску и употреблялись в пищу всеми народами и племенами, живущими на берегах как южных, так и северных морей. Когда выбора нет, их можно есть и в сыром виде, что Эврих и сделал, после чего вновь выбрался на берег и заснул мертвым сном.
Проснувшись от холода, он впервые подумал, что дождю пора бы уже прекратиться. После непродолжительных поисков ему удалось отыскать сухое местечко между двумя наклонившимися навстречу друг к другу базальтовыми глыбами, но даже здесь холод давал о себе знать, а для того, чтобы воплотить в жизнь мечту О весело потрескивающем, ласковом костре, у него было все еще слишком мало сил.
Итак, он спал, пожирал огромное количество сырых моллюсков, снова спал и вновь отправлялся за ракушками, громко разговаривая сам с собой. Он, видимо, был на грани помешательства, но потом от холода, голода или по каким-то иным причинам в голове у него начало проясняться. И чем четче становились его мысли, тем менее завидным казалось нынешнее положение. Сон на холодном влажном песке превратился в сплошное мучение, а живот при виде скользких, воняющих водорослями моллюсков начинал протестующе урчать и болезненно сжиматься. Пока дождь не прекратится и на небе не покажутся солнце или звезды, Эврих не мог определить, куда занес его кит, и потому надумал двигаться по берегу моря в том направлении, где предположительно находился юг. Отыскав, брошенные было за ненадобностью лохмотья, он изготовил из них некое подобие набедренной повязки. Перерыв в очередной раз сумку, убедился, что кроме пенала с «маяком» Тилорна, раскисшими, слипшимися рукописями и мешочком с серебряными монетами в ней ничего нет, и отправился в путь, искренне жалея об оставленном в чреве кита обломке кинжала.
Он шел то по песчаным, то по галечным пляжам, временами углубляясь в прибрежные рощи в поисках орехов, грибов, съедобных кореньев, ягод и каких-нибудь лечебных трав, но не мог отыскать ничего полезного и, что угнетало его значительно больше, нигде не находил никаких признаков человеческого жилья. Разглядев как-то с прибрежных холмов сквозь частую сеть дождя небольшое озерцо, аррант устремился к нему и набрел на заброшенный сад, в котором набрал кислых яблок и красных и мелких, но вполне съедобных слив После тщательных поисков обнаружил неподалеку от сада столь же запущенный огород, где разжился морковью и редиской, но от самого дома не осталось даже следа, и Эврих еще два дня шел по пустынному побережью, теряясь в догадках по поводу того, куда же забросила его судьба на этот раз.
И чем дольше размышлял он на эту тему, тем пасмурнее становилось у него на душе — судя по прибрежной растительности и безлюдью, попасть его угораздило на западную оконечность Восточного материка. Если это действительно так, то людей ему предстоит встретить очень и очень не скоро и ни малейшего удовольствия от общения с ними он не получит. Ибо от берега моря до подножия Самоцветных гор простирается на юг аж. до саккаремской границы Вечная Степь, и живет в ней тьма кочевых племен, слухи о дикости и жестокости которых дошли даже до Верхней Аррантиады.
Так и этак рассматривая шутку, которую сыграл с ним кит-отшельник, Эврих не впал в беспросветное уныние и по прошествии некоторого времени даже начал находить в ней нечто забавное. Причин для этого, если вдуматься, было предостаточно. Во-первых, он выжил в чреве кита, что само по себе достойно изумления — не так-то просто, оказывается, его угробить. Во-вторых, прежде ему не попадались рукописи о Вечной Степи, и если он выживет, то главы, посвященные этим местам, бесспорно сделают его «Дополнения» уникальными. В-третьих, волдыри на руках и ногах благополучно сошли, ожоги и зуд больше не беспокоили, новая кожа выглядит ничуть не хуже старой, а на месте выпавших волос, быть может, еще появятся другие. Но даже если этого не произойдет, лучше лишиться волос, чем головы, к чему он был весьма близок. В общем, памятуя, что уныние сначала парализует дух, а потом разрушает тело, Эврих, поискав, сумел найти множество доказательств тому, что участи его может позавидовать любой обитатель Нижнего и Верхнего миров. А еще чуть позже память услужливо подсказала, что где-то на юге Вечной Степи имеются Врата в Верхний мир, о чем мельком упоминалось в книгах, читанных им в библиотеке блистательного Силиона.
