И им не оставалось ничего, как повернуться и медленно, сгорбившись, словно под тяжкой ношей, пойти назад, к своему каравану.
Лишь их предводитель решился задержаться, но не затем, чтобы попытаться уговорить, переубедить, а только сказать:
— Пустыня не прощает нарушивших ее законы. Пусть она накажет не сейчас, пусть это произойдет через годы — но ее кара будет ужасной. И даже маг не сможет защитить…
— Ты угрожаешь? — пальцы, сжимавшие рукоять меча, побелели от напряжения.
— Нет… — он повернулся к Шамашу. — Хранитель, ты вряд ли провел достаточно времени за пределами стен священного города, чтобы понять, что движет нами. Эти люди обманули тебя, заставили поверить в ложь и отвернуться от истины. Заклинаю тебя, задумайся, и ты поймешь, что я говорю правду! И еще… Знай: когда это случится, мы будем рядом и с радостью примем тебя…
— Как ты смеешь! — Атен был готов взорваться от переполнявшей его ярости: чужак судил их, не зная ровным счетом ничего…!
— Я ухожу… Помни ж! — и, сказав это, он пошел вслед за своими караванщиками.
Девочка смотрела на удалявшихся чужаков широко раскрытыми глазами, наполненными страхом, рожденным непониманием происходящего. В ее разуме, сердце просто не укладывалось, как такое возможно. Как может она быть проклятой, нести зло?
— Мати… — Атен поставил ее на снег, склонился, собираясь все объяснить… И умолк, не зная с чего начать.
— Позаботься о караване, — видя его нерешительность, ощущая чувства, терзавшие сердце караванщика, промолвил колдун. — А я отведу малышку домой.
Какое-то время девочка молча шла за Шамашем, и лишь возле самой повозки, словно очнувшись ото сна, встрепенулась:
— Папа хотел мне все объяснить! Почему ты не дал ему? Или то, что говорили эти страшные люди — правда? Я — проклятый ребенок?
— Нет. Успокойся, милая. Не задумывайся об этом, просто забудь.
— Ты не понимаешь! Я не хочу нести беду в караван, уж лучше… — она вновь заплакала, отвернувшись, уткнулась в полог повозки.
— Я знаю, каково видеть ненависть и страх в чужих глазах, — Шамаш повернул ее лицом к себе, заглянул в глаза. — Я вырос в мире, полагавшем, что наделенные даром — самое мерзкое порождение черных богов, те, от кого исходит все зло и беды мироздания.
— Ты говорил, — она все еще всхлипывала, однако слезы больше не срывались с ее ресниц. — Но так могут думать только плохие, глупые люди, а…
— Почему ты считаешь, что здесь все мудры и добры? — прервал ее колдун, не дав не то что договорить, но даже сложить слова в мысль. — Малыш, если ты будешь искать в себе лишь то, что хотят или боятся увидеть другие, ты потеряешь себя.
— Но… — девочка уже почти совсем успокоилась, ей нужно было еще совсем немного, чтобы забыть о сомнениях и страхах.
— Неужели ты больше веришь чужакам, чем своим родным и друзьям, которые видят в тебе лишь милую веселую девочку, ну, возможно, немного упрямую и непослушную, — слова Шамаша заставили ее улыбнуться. — А ведь им прекрасно известно, что ты родилась в пустыне. И еще. Разве ты одна такая? Вспомни хотя бы детишек Лины и Лиса. В караване с десяток рожденных в пустыне. Неужели бы земля и боги давно не покарали его, если бы все было действительно так, как говорил тот человек?
— Зачем он врал? — Мати поморщилась. Воспоминания о недавнем, мысли и фантазии больше не несли боли. Осталась лишь обида.
— Почему обязательно врал? Я думаю, он верил в то, о чем говорит. Просто у него не было ни возможности, ни желания убедиться, что это не так.
— Значит, я не проклятый ребенок? — она в упор смотрела на Шамаша, ожидая, что тот ответит. — Только правду! Ты сам говорил, что колдуны не лгут!
— Конечно, — он устало вздохнул.
— Нет, скажи полностью!
— Хорошо, — он поднял ее, усадил на край повозки и, глядя прямо в глаза, продолжал: — малыш, ты не проклятый ребенок, ты — маленькое чудо, любимица богов и людей.
— Спасибо! — облегченно вздохнув, она улыбнулась.
— А теперь забирайся под одеяла, поспи. И пусть все плохое забудется.
— Не уходи! — все-таки она еще боялась остаться одной.
— Я буду рядом.
— Шамаш… — Мати вдруг вспомнила свою первую в жизни встречу с магом. — А ты можешь сделать так, чтобы мне приснился сказочный сон?
— Да, — казалось, его совсем не удивила просьба девочки, словно он ждал ее. — И что бы ты хотела в нем увидеть?
— Драконов! — прошептала она, не раздумывая. В ее глазах загорелся огонь.
— Что ж, значит, так тому и быть. А теперь поторопись, а то они улетят без тебя.
И девочка тут же юркнула в повозку, уверенная, что, стоит ей коснуться головой подушек, и она заснет…
…Атен был несказанно благодарен Хранителю за то, что тот так вовремя вмешался, в сущности, предотвратив казавшееся неотвратимым кровопролитие. И, все же, он понимал, что, несмотря ни на что, чужаки не угомонятся. Причем теперь ими будет двигать не одна, а две причины: стремление восстановить закон пустыни и желание заполучить мага.
Ему потребовалось куда больше времени, чем он предполагал, на то, чтобы отдать команды дозорным, которым теперь предстояло быть особенно бдительными, растолковать все караванщикам, составить с помощниками планы на случай, если что-то пойдет не так…
Впрочем, глупо верить, что можно приготовиться ко всему, особенно когда уже не раз убеждался, что беда всегда оказывается внезапной, сколько бы к ее приходу ни готовились.
И, все же, хозяин каравана считал невозможным не предпринимать совсем ничего.
И лишь когда самое необходимое было сделано Атен поспешил вернуться к Мати. Его грудь раздирала боль, которая резко усилилась, когда, подойдя к своей повозке, он увидел сидевшего на краю Шамаша. Караванщику пришлось резко сжать губы, чтобы не застонать.
— С ней все в порядке, она спит, — спокойный голос мага заставил боль немного утихнуть, но не уйти совсем. — Сейчас нужно, чтобы чувства угасли, воспоминания поблекли.
— Спасибо тебе, — караванщик тронул рукой полог, но так и не решился заглянуть внутрь. В его глазах стояла боль: — Великие боги, почему моя дочка должна расплачиваться за мои ошибки! — прошептал он, не в силах долее сдерживать внутри чувства, мучившие его душу. — Что за рок висит надо мной, что за проклятие? Если бы не ты… Я даже представить себе не могу, что бы случилось… Ты снова спас нас. И на сей раз ради этого тебе пришлось открыть свою тайну… — вздохнув, он качнул головой.
— Не беспокойся за меня, я привык рисковать своей жизнью… — он замолчал и, повернувшись, замер, не спуская взгляда настороженных глаз, казавшихся в этот миг еще более черными и глубокими, чем обычно, с постепенно бледневших очертаний медленно удалявшегося каравана. — В своем мире, — спустя какое-то время, вновь заговорил он, — я был бы уверен, что эти люди не успокоятся. Затаятся, дождутся удобного времени… — Колдун склонил голову, а затем тихим, шуршащим, как ветер, голосом продолжал: — Возможно, стоило поискать другой выход… Прости, я совсем не хотел навлечь на вас беду… Впрочем, — его брови сошлись на переносице, губы сжались в тонкие бледные нити, — когда законы моего мира не властны над этой землей, я смогу защитить вас.
