– Кроме утаме, остальные женщины утан… они тоже говорят? Не квакают?
Нарайя мотнул головой. Да.
Целый рассадник ридеров, половина из которых женщины! Абсолютно новый, альтернативный механизм наследования телепатии. Замечательная тема для докторской. Просто сенсационная, готовьте моргановскую медаль. А если приплести еще исследования отца Франческо, магнитосферу, Приграничье, то и вообще на Нобелевку потянет. Это ведь не просто еще один новый ген, это возможность превратить всех земных телепатов в мощнейших операторов и ридеров…
Марк даже хмыкнул, настолько мысль о Нобелевке показалась дикой здесь и сейчас. Вот грязь, пепел, ползущая из лесу хмарь – это да, это реально. Першащее от вчерашнего дыма горло, дергающая боль в виске… Избавиться. Как можно скорее убраться отсюда, скинуть с плеч ненавистное задание и забыть о чертовой Вайолет. И может быть, через год или два воспоминания станут достаточно призрачными, чтобы вернуться сюда и завершить начатое отцом Франческо.
– Нарайя, скажи что-нибудь. Не квакай – скажи. Парнишка оттопырил нижнюю губу. Обезьянья вышла гримаска.
– Пожалуйста, Нарайя. «Кодду – грязный вонючка».
Салливан едва не съехал с камня от неожиданности, а затем расхохотался.
– Кодду и впрямь не сахар, – пробормотал он по-английски, отсмеявшись.
– Что?
– Полностью с тобой согласен. Парнишка заморгал, как совенок на свету.
– Те, кто меня послал, думают, что Кодду убил Сеску, – добавил Салливан.
Снова кивок:
– Кодду не убивал. Сеску пришел на утес. Он говорил с утабе. Утабе не хотел, чтобы Сеску прыгнул, но Сеску все равно убил себя.
– Почему утабе его не удержал?
– Сеску хотел смерти. Его разум был помрачен. Он говорил, что в нем поселилось злое. Как акана…
Ящер-людоед? Неслабо же скрутило спятившего отца Франческо.
– В Сеску жил ящер? Мальчик снова оттопырил губу:
– Не ящер. Он говорил, это как вторая жизнь бабочки.
– В смысле? Нарайя вздохнул:
– Мне тяжело квакать. Давай я скажу. Салливан кивнул, потом, вспомнив о местном языке жестов, мотнул головой из стороны в сторону.
Мальчик закрыл глаза. На лице его появилось сосредоточенное выражение. «Готовит мыслеобраз», – понял Салливан и тоже для верности зажмурился.
Тьма под веками. В темноте белое, продолговатое, округлое… яйцо. Яйцо трескается, из него выползает гусеница. Гусеница ползет по сочному листу, проедая дорожку… Образ мигнул и погас.
– Нет, – квакнул Нарайя. – Неправильно. Слушай так. Он, Марк, лежит в траве. Трава высокая-высокая.
Перед ним, под самым носом, жирная белая личинка жука. Низкое гудение. С неба опускается черная оса. Оса обнимает личинку задними лапками. Яйцеклад осы задирается, удар… личинка дергается, а потом замирает. Оса откладывает в нее яйца.
Затем, как в убыстренном кино, из несчастной личинки начинают лезть полупрозрачные муравьеподобные твари с огромными жвалами.
Бр-р. Все же земной наездник выглядит не столь отвратительно.
Марк стер картинку под веками, но ее тут же сменила другая. Пиктограмма. Яйцо, личинка, знак вопроса… цветок. Личинка с пиктограммы Франческо, личинка из собственных кошмаров Марка… Что же все это значит? Ладно, обдумаем после, пока надо решать вопросы более насущные.
– Значит, Сеску сошел с ума, так?
Паренек ковырнул ногтем мох, покрывающий камень.
– Утабе и утаме спорили. Утаме говорила, что виноват Кодду. Он юма, он съел ум Сеску, как съел ум наиру. Утабе говорил, что Сеску не потерял ума. Они спорили и спорили, сначала в голове, так что у меня даже в макушке затрещало…
Да уж, если они тут постоянно настроены на волну друг друга, сладко им живется. Семейные склоки, которыми наслаждается все племя. Двадцатичетырехчасовое реалити-шоу.
– Потом даже квакали, потому что утаме не хотела, чтобы другие слышали. Она сказала, что утабе трус и ему давно следует прогнать Кодду. Утабе послушался и пошел…
Губы мальчишки скривились. Только плача еще не хватало. Однако Нарайя, шмыгнув носом, пересилил себя и продолжил:
– Утабе пошел в поселок, и его убил Злой Огонь Риберата. – Он сжал кулаки.
– А я убью Риберата.
Так, это мы уже слышали. Злой Огонь, значит?
– Была гроза? С неба лилось много воды? Нарайя мотнул головой, снова разметав по плечам вороные патлы.
– В тот день, и после, и после, и после. Утаме говорила, что это плачет секен.
Кто же постарался убрать непокорного утабе – природа или все же человеческий умысел? Если геодец предполагал, что нагрянет следователь – а он достаточно не дурак, чтобы это сообразить, – лучшей маскировки и не придумаешь. Не для того ли он и врыл в могилу железный крест? Бушует гроза, посередь чиста поля торчит металлическая болванка – натуральный громоотвод. Наверное, что-то он сказал утабе про крест, недаром тот бросился его выворачивать. Нажать на кнопочку – и пожалуйста, не подкопаешься. Молния ударила. Аккуратно так, в нужную минуту взяла и ударила. Только зачем убивать злосчастного утабе? Чем он геодцу мешал? Пытался вернуть заблудших овец в материнское лоно секена? Грозился открутить миссионеру голову или еще кое-чего? Салливан подозревал, что ответа на последний вопрос никогда не узнает.
Рядом раздался прерывистый вздох. Нет, мальчишка не плакал. Он зло кусал и без того искусанные губы. И не открываясь, Марк чувствовал тяжелую, взрослую ненависть, исходившую от Нарайи. «Что ж, апокалиптик, если ты этого добивался, то преуспел. Возрадуйся. Тебя ненавидит очень сильный психик, а добром это обычно не кончается». Вызовет мальчишка на бой Ван Драавена или нет, в любом случае ионнанита вполне может пришибить один из наиру, если случайно попадет под «узы» маленького мстителя. Или так, или камера Лиалеса и электрический стул, но геодец наверняка доиграется.
– Нарайя, я хочу тебя кое о чем попросить…
– Я знаю, – тихо проговорил мальчик.
– Знаешь?
– Ты уже сказал это в моем сердце, и я услышал. Ты хочешь, чтобы я произнес кривду. Чтобы я сказал перед твоей черной штучкой, которая показывает образы, что Кодду убил Сеску. И тогда придут похожие на тебя и заберут Кодду.
Марк нахмурился. Ему совсем не понравилось, что мальчишка его читает. Или нет? Или он и правда успел это сказать… в сердце? Хорошенькое же у него сердце.
– И что ты об этом думаешь?
Мальчик прямо встретил взгляд Салливана и ответил без секунды колебания:
– Я думал много. Кодду плохой человек. Но если утабе-секен говорит кривду, искривляется мир. Стоит ли искривлять целый мир ради одного плохого человека?
«Хороший вопрос», – внутренне признал Марк, но вслух произнес лишь:
– Мне очень жаль.
