— Со мной правда всё хорошо, — наконец сказала она.
— Угу, — невнятно буркнул Гельхен, одними руками ломая здоровенный сук и бросая его во вспыхнувшее лиловым пламя.
— Нет, ну я не понимаю, — фыркнула Фелиша, подходя к наёмнику, отбирая сухие ветки и кидая их в огонь по одной, — я избавила тебя от истерики и душевных терзаний по поводу отсутствия носового платка, а ты же ещё и недоволен!
Гельхен усмехнулся — неожиданно весело и задорно, даже глаза перестали колоться и опять стали тёпло-серыми.
— Ваше Высочество, я польщён, что вы такого высокого обо мне мнения, но мне всего лишь не хочется терзаться страхом, что истерика будет, просто с опозданием. Будет неприятно обнаружить залитым себя слезами с ног до головы где-нибудь среди ночи — я не настолько сильный, чтоб вынести подобное испытание.
— Слёз не будет, — сухо пообещала девчонка. Гельхен насторожился.
— А что будет?
— Ничего, — пожала плечами Фелиша. — Я не знаю, что такое истерика. И что такое слёзы — тоже.
— Не умеешь плакать?
Она повернулась к нему спиной и пошла за очередной порцией лапника.
— Нет. Я росла в палаце, где исполнялось любое моё желание — королевской доченьке нет причин проливать слёзы.
…Маленькая рыжая дикарка внушала страх окружающим, даже профессиональным нянюшкам и опекуншам. Женщины с визгом удирали от чудовища, прикинувшегося девочкой, но не оставившего своих кровожадных замашек. Кто-то удирал от маленькой белой мышки с очаровательным, как казалось Фелише, розовым хвостом, кто-то "ломался" после ночного визита "маленького ручного привидения", в роли которого опять-таки выступала неугомонная принцесса (всего-то и надо, что накинуть простынь, выпачкать её фосфором и стонать поубедительнее); соль в каше, "нечаянные" подножки, растяжки на стульях, связанные шнурки сапог, иголки в постели, любимые цветы в ночных вазах и прочие бытовые неприятности выживали надсмотрщиц не хуже холеры. Мужчины тоже подозрительно косились на девочку, обожающую кидаться камнями, драться с хулиганами и буквально визжащую от холодного оружия. Маленький зверёныш. Потом девочка превратилась в девушку, но окружающие этого так и не заметили — она была "своим парнем" в компании воинов Диметрия — пожалуй, единственных, кто с восторгом воспринимал характер и поведение принцессы, и даже дворовая шайка, не единожды бившая и битая, считала, что воюет с принцем. Ненавидели, громко скрипели зубами и… уважали. Но так и не догадались, что воюют с девчонкой.
С девчонкой… Её упорно наряжали в платья, в комнату кто-то постоянно таскал ленты для волос и золотые гребни, наставники учили делать реверансы и танцевальные па, а в те редкие дни, когда у отца находилась свободная минутка и он изъявлял желание откушать в кругу семьи любимой оленины, Фелиша сидела, словно проглотив прут и не знала, за какую вилку хвататься, потому что предпочитала есть либо с ножа, либо руками. Просто так — в пику вечно занятому батюшке. Конечно, у неё был двойник, пусть и мальчишка, но похожий с ней один в один, но неужели отец даже не заподозрил, что тогда на балюстраде он называл Феликсом собственную дочь? Почему её привычки известны какому-то вампиру, но никак не родному отцу, не подходившему к дочери с момента смерти её матери? Ведь он так и не узнал, что шороху на крыше молельни надела именно его дочурка, а не нелюдь с огненными лупалками, даже не попытался выслушать сбивчивые извинения за подпаленную библиотеку, просто отмахнулся — да, мол, знаю, недоволен, но на злость времени нет. Как всегда. А Фелиша вместо того, чтоб угомониться, ещё больше распалялась и переносила свою злость с предметов и нянюшек на окружающих, тех, кого её жизнь не оставляла равнодушной. Веллерену доставалось больше всех, но принцесса не забывала и об армии остальных жалельщиков — подкармливала их подброшенными лягушками, пауками, выбитыми окнами в спальне или просто заброшенной за шиворот десертной ложкой.
Фелиша не хотела жалости. Ей просто нужно было почувствовать себя нужной. Не всем подряд — она всегда была слишком самостоятельной, чтоб зависеть от мнения окружающих, ей хотелось любви отца. Того самого, что когда-то в глубоком детстве таскал её чуть ли не в зубах, учил плавать в серебристом озерце где-то на юге Янтарного края, носился с ней на широкой спине мустанга, выловленного в северных степях, зажигал сигнальные огни на западе, провожая солнце в день солнцеворота и смотрел на него через восточное ущелье Кулан-Тар — Клыки Дракона, когда заря перекрашивает туманные горные хребты в бледно-розовой поволоке во все цвета радуги. Она объездила с отцом всю страну, знала каждую латку земли, каждое поселение. А потом… потом был раненый Янтарин в городском парке, погребальный костёр матери и… всё. Отец больше не подошёл, не взглянул, не пришёл ночью к кроватке, не прижал к себе и не увёз на другой конец света подальше от того хаоса, что творился в палаце долгие месяцы и годы. И сам не уезжал — похоронил себя в кабинете с министрами, даже тронный зал, где до этого восседал с женой, забросил. Забросил и дочку, разорвав все связи с умершей женой. Потом появилась Милли, тихая и нежная, совершенная противоположность Фионы. Совершенная противоположность всех предыдущих королев. Но укоренившиеся привычки короля не изменила — с Фелишей он так и не сблизился.
Принцесса расправила плечи, сморгнула воспоминания.
— Брр, мороз по коже от этого местечка. Давай разберёмся со всем поскорее и уберёмся. Как ты меня, кстати, нашёл?
Гельхен ухмыльнулся, прокрутил в руке уворованный у него ранее иззубренный кинжал. Потом подобрал тело и отконвоировал его к костру.
— Наткнулся на старого знакомого, когда ты не появилась через два часа. Оказывается, ты умеешь производить впечатление. Он с восторгом отзывался о юной особе, нападавшей на беззащитного с холодным оружием.
— Значит, этот старик не человек, — задумчиво кивнула Фелиша.
— С чего ты решила? — нахмурился наёмник.
Она удивлённо подняла глаза — сквозь недовольство в его голосе сквозила враждебность.
— Ты якшаешься только с нелюдями. Знаешь всё о мелкой нечисти, а она вся знает тебя и в один голос вспоминают твоё прозвище, помнишь забытые имена богов, а они в свою очередь не могут справиться с твоей не самой внушительной фигурой, даже наяды каким-то чудом умудрились вляпаться в долг обычному наёмнику. — Она взглянула на тело. — А вот человека ты убил не задумываясь.
— Тебя же защищал, — сквозь сжатые зубы процедил Гельхен.
Фелиша примиряюще дотронулась до его руки. Он вздрогнул, сцепил зубы, но глаз не поднял.
