— Вам посветить? — понимающе предложил курьер, и он благодарственно улыбнулся.
— Да, пожалуйста.
«Огниво должно быть всегда при себе, — поучали в академии, как видно, впустую. — Инквизитор без огня — это абсурд». Что-то господин следователь в последние несколько дней откровенно тупит…
Нетерпеливо пробежав взглядом по строчкам, Курт насупился. Сведения о бродяге по имени Бруно оказались исчерпывающими, интересными, но к делу отношения не имеющими; никаких уточнений больше не требовалось, и он тяжело вздохнул, поднося к зажженному курьером огарку свечи краешек письма. Стоило ради этого беспокоить вышестоящих…
— Спасибо, — кивнул он, бросая догорающую бумагу на траву. — Больше ничего, вы свободны.
— Еще одно, — задувая свечу, возразил курьер. — Я уполномочен спросить, не хотите ли вы передать что-либо на словах, и не нужна ли помощь.
Помощь… В том, что она не требуется вовсе, то есть, не понадобится позже, Курт сомневался, однако же ответил, что — нет, не нужна; при первом же деле, первой же трудности кричать «помогите» не самое лучшее начало карьеры.
Распрощавшись с курьером, он галопом домчал до трактира, успев поймать еще не спящего Карла и передать ему жеребца, и, поднявшись к себе, снова взялся за Евангелие; теперь просто ради того, чтобы скоротать время до утра, ибо спать еще не хотелось, а больше заняться было попросту нечем.
***
На беседу с фон Курценхальмом он отправился, когда солнце поднялось полностью; на этот раз Курт пошел пешком, во-первых, потому что было лень возиться с седлом, а во-вторых, чтобы по пути, не торопясь, еще раз взвесить все, что надо будет спросить и сказать. Было еще и в-третьих, о чем господин следователь старался не думать: он оттягивал тот момент, когда надо будет заговорить с бароном…
Ночью прошел дождь, и теперь дорога была укрыта слоем липкой грязи, пристающей к подошвам и отягощающей ноги, словно колодками. Ближе к полудню все просохнет, но сейчас идти было неловко, словно ступая по маслу, а посему Курт поворотил с дороги в подлесок, где трава была хоть и сырой, но зато чистой.
Уже завидя кровлю замка сквозь деревья, он вдруг услышал, как резко распрямилась ветка шагах в десяти в сторону, потом что-то зашуршало, хлюпнуло и, наконец, стихло. Застыв на месте, Курт вцепился в рукоять так, что побелели пальцы, а костяшки заныли от напряжения; в голове разом промчались несколько мыслей — первая о том, что снова кто-то обретается невдалеке от замка, и надо проверить, кто это. Вторая — что сейчас день, и навряд ли там, за кустами, есть то, чего он так боялся ночью. Третья мысль была ругательная, и именно стыд перед самим собою за вновь воскреснувшие свои страхи понудил Курта сдвинуться с места и медленно направиться в сторону смолкнувших звуков.
Когда он, уже напряженный, как струна, почти не дыша, раздвинул ветви и шагнул вперед, наполовину выдернув из ножен оружие, то едва не выругался — вслух и неприлично. На полянке был Бруно: присев на корточки, он распутывал сложное пересечение прутьев и веревок, а подле него лежала тушка зайца, только что извлеченная из силка. Обернувшись на шипение стали за своей спиной, тот на мгновение опешил, а потом, бросив наземь свое противозаконное орудие ловли, широко улыбнулся, глядя на вооруженную руку Курта с насмешкой.
— Ваше инквизиторство… — поклон был само издевательство. — Да вы ранняя пташка, оказывается.
— Чем это ты здесь занимаешься? — загнав меч обратно, хмуро поинтересовался он; бродяга пожал плечами.
— Браконьерствую.
— Однако, откровенно, — хмыкнул Курт.
Бруно расплылся в карикатурно-благодарственной улыбке еще больше и смиренно возвел глаза к небу.
— А как же, — вздохнул он тяжко, — разве можно с вашим высокоинквизиторством — и не откровенно? Откровенные показания, как известно, уменьшают вину, хотя и увеличивают время жарки.
Курт постарался успокоиться, однако — всему же есть предел, подумал он зло, а уж его терпению и подавно…
— Хватит паясничать, — процедил он сквозь зубы, всеми силами сдерживаясь, чтобы не повысить голос.
— Простите недостойного раба Божьего, майстер Гессе, — покривился бродяга. — Теперь вы меня вразумили, и я…
— У тебя проблемы, Бруно? — не выдержал он. — Так может, разрешим их просто?
Тот округлил глаза, глядя на Курта с непритворным изумлением, и неприязненно хмыкнул, окинув его долгим взглядом с головы до ног.
— Это как же, ваше инквизиторство? — уточнил он почти презрительно. — Вам-то свободно решать что свои проблемы, что чужие, с оружием и этой вот висюлькой…
— Полегче, Бруно, — предупредил Курт, нахмурившись. — Это уже переходит границы позволительного… Но раз так — хорошо.
Отстегнув меч, под настороженным взором Бруно он снял с шеи медальон — впервые за последние более чем два месяца; неспешно прошагав к кусту ежевики, навесил его на ветку и кинул меч на траву.
— Оружия у меня нет, — произнес он, снова развернувшись к бродяге. — А вот тут висит Знак инквизитора; почем знать, чей он. На мне его нет. Ergo, я не при исполнении, а стало быть, обыкновенный человек. Что теперь?
— Нарываетесь на драку, ваше инквизиторство?.. Нет уж, увольте.
— Струсил? — улыбнулся Курт; тот сжал зубы.
— Мама твоя пусть тебя боится, — резко отозвался Бруно. — Хочешь, чтобы я тебе рожу расквасил, а меня за это потом над углями, как колбасу? Хренушки.
— Струсил, значит, — подытожил он, сделав пару шагов вперед; бродяга был одного с ним роста, и так, в одном коротком шаге от него, Курт смотрел прямо в глаза — злые и нетерпеливые. — Значит, не в Знаке дело и не в оружии. Просто кое-кто — Hasenfuss.[23]
— Не доводи меня, — предупредил Бруно угрожающе; он приподнял бровь:
— А то что? Ты расплачешься, и я всю жизнь буду терзаться угрызениями совести?
К тому, что первый удар он пропустит, Курт был готов; однако, к своему удивлению, он успел перехватить взметнувшуюся к его лицу руку — попросту, ладонью за кулак — и одернуть вниз, вынуждая Бруно почти упасть вперед, на подставленное колено. Колено вмялось туда, где сходились ребра, и по тому, как заныл сустав, было понятно, что чуть бы сильнее — и ребра бы треснули; не давая ему распрямиться, Курт добавил все тем же коленом в лицо и завершил свой урок вежливости тем, чему в академии не учили — ладонью в нос, снизу вверх, ломая его и опрокидывая противника на спину.
— Чтоб тебя!.. — хрипло прогнусавил Бруно, скорчившись на мокрой траве. — Сволочь, ты мне нос сломал!
— Да неужели, — хмыкнул Курт, ощущая неприличное для служителя Христова удовлетворение. Оправив чуть сбившуюся куртку, он присел рядом с Бруно на корточки, упершись коленом в землю, и пояснил самым сочувственным тоном: — Ничего, хрящи срастаются быстро. А кровь сейчас остановится, главное — не вставай.
