— Если бы мы знали о том, что такое эти ксиукоатль, толку от врачей было бы больше.
— Поверьте, амир, я рассказала вам все, что сама слышала о скрижалях. Возможно, Тубал знал что-то еще, но у него уже не спросишь…
— Однако сам Кецалькоатль считает, что ему мог бы помочь его личный врач. Он, кстати, мусульманин, араб по имени Джафар.
— Неужели? — Ясмин нахмурилась. — И где же этот чудотворец?
— Наш гость надеется, что он в лагере тотонаков. Мы можем пригласить его осмотреть Кецалькоатля — разумеется, в том случае, если вы посчитаете это нужным.
"Вот так, — подумал Кортес. — Попробуй теперь упрекнуть меня в том, что я не заботился должным образом о здоровье твоего драгоценного пленника".
— Это, очевидно, сопряжено с риском? И как вы собираетесь доставить его сюда?
Кортес усмехнулся и похлопал по карману, в котором лежал резной кусочек нефрита.
— Пошлю парламентера, кого-нибудь из меднокожих. Вопрос не в том, как это сделать, а в том, нужен ли вам живой Кецалькоатль.
— Да, — быстро ответила Ясмин. Пожалуй, даже слишком быстро.
— От мертвого мятежника проку немного…
Она осеклась, поняв, что сказала лишнее. Кортес глядел на нее, как змея на птицу — холодным пристальным взглядом.
— Зачем же понадобилось устраивать представление с горбатым уродцем? Или вы с самого начала знали, что он не сможет одолеть Змея?
Он был почти уверен, что Ясмин не ответит. Но она, похоже, растерялась.
— Вы не понимаете, амир… Если бы Кецалькоатль погиб от руки посланца Тескатлипоки, это произвело бы огромное впечатление на меднокожих… Это было бы ничуть не хуже, чем…
— Чем смерть на жертвенном камне? — губы Кортеса презрительно искривились. — Вы откровенны, Ваше Высочество. Скажите, чем Змей так досадил Его Величеству халифу и вашему дяде-инквизитору?
Но принцесса уже взяла себя в руки.
— Вы задаете слишком много вопросов, амир, — холодно произнесла она. — Ваше дело — повиноваться приказам. Кецалькоатль нужен мне живым, и я разрешаю вам делать все, что вы считаете нужным, чтобы он дожил до нашего возвращения в Теночтитлан.
— И когда вы намереваетесь туда вернуться? — сухо осведомился Кортес.
— До праздника Нового огня. Как только в Шочикемалько прибудет генерал Хальпак со своими гвардейцами. Вам, вероятно, уже сообщили, что он направляется нам на помощь?
— Нам на помощь? — переспросил Эрнандо, припомнивший, что Хальпак приходился родственником самому Монтекусоме и носил титул Правителя Орла. — И кто же послал нам столь могущественного помощника?
— Эмир ал-Хазри, разумеется, — принцесса поднялась с кресла, давая понять, что разговор близится к концу. — Он поручил генералу охранять нас и нашего пленника.
— Я вижу, ваш дядя все хорошо продумал. Жаль только, что ни он, ни вы не сочли нужным раскрыть мне все карты с самого начала.
— Зато теперь вы все знаете, — принцесса явно теряла терпение. — Идите же и выполняйте приказ, амир!
Перед тем как выйти, Кортес не удержался от последнего укола:
— Раньше вы были немного доброжелательней, Ваше Высочество, — со значением произнес он, кланяясь.
— О чем это вы? — удивленно подняла брови Ясмин.
Покои принцессы он покинул в отвратительном расположении духа. Ощущение, что он стал пешкой в какой-то сложной игре, усиливалось с каждой минутой. Даже мысль о награде, ожидавшей его отряд в Теночтитлане, больше не радовала кастильца.
Первой жертвой его дурного настроения стал камердинер правителя Шочикемалько. Он попытался не пустить командира наемников к своему хозяину, уверяя, что тот болен и плохо себя чувствует, но увесистая оплеуха отшвырнула достопочтенного сановника к стене. С самим правителем Кортес обошелся куда вежливее, однако металл, звеневший в его голосе, заставил владыку Шочикемалько внимательно выслушать все его просьбы и немедленно отдать необходимые распоряжения. Через час гонец, выполнявший особые поручения правителя, захватил с собой нефритовую печать Кецалькоатля и покинул крепость.
Была поздняя ночь, когда Кортес, взяв с собою кувшин с октли, постучался к отрядному капеллану Люке. Священник еще не спал и не слишком удивился приходу командира. Он быстро убрал со стола какие-то бумаги и расстелил простую хлопковую скатерть, на которую поставил блюдо с холодным каплуном и миску яблок.
— Благодарю за угощение, отец мой. — Кортес внезапно почувствовал, что зверски голоден. — Но я побеспокоил вас не только затем, чтобы поужинать.
Капеллан улыбнулся и извлек откуда-то маленькую бутыль темного стекла с запечатанной сургучом пробкой.
— Если вы хотите побеседовать о чем-то важном, уберите кактусовое пойло — от него слишком разит дьяволом. Вот прекрасный напиток из нашего монастыря в Астурии. Крепковат, правда, но это не самый большой грех, в котором можно обвинить вино.
Кортес не споря отставил кувшин с октли в сторону. Люке налил в маленькие серебряные чашечки густую, остро пахнущую жидкость светло-зеленого цвета.
— Возблагодарим Господа, защитившего нас от опасностей долгого пути, — скороговоркой пробормотал он, опрокидывая в рот содержимое своей чашки. Эрнандо последовал его примеру и был приятно удивлен замечательным вкусом незнакомого напитка.
— Вы в аль-Ануаке уже семь лет, отец мой, — проговорил он, отламывая жирную ногу каплуна, — с тех самых пор, как епископ Астурийский послал вас в Закатные Земли окормлять христианских подданных халифа. В отряде вас любят, и вы знаете нас, как своих собственных детей. И что же, по-вашему, мы хорошие христиане?
Священник приподнял седую бровь, испытующе посмотрел на своего капитана, словно пытаясь разгадать, шутит он или вполне серьезен.
— Разумеется, нет, — ответил он, помолчав. — Возьмем хотя бы тебя, сын мой. Ты гневлив, невоздержан, живешь с язычницей-меднокожей, все твои дети рождены в грехе… Но и другие не лучше. Я не стану называть имен, ты и так прекрасно знаешь, кто из отряда пьет, кто играет в кости, кто путается с меднокожими девками… Да, эти грехи можно замолить, и вы все время от времени об этом вспоминаете, но назвать добрыми христианами прожженных негодяев я не могу.
Кортес усмехнулся, давая понять, что оценил шутку.
— Нет, падре, я говорю не об этом… Вот мы живем в чужой земле, народ которой поклоняется перемазанным кровью идолам в дьявольских капищах. Не грех ли это, святой отец? Как быть с тем, что мы не только не пытаемся дать бой Сатане, но и спокойно смотрим на эти богомерзкие обряды, принимая их как неизбежное зло? Не становимся ли мы тем самым пособниками врага рода человеческого?
