— Да, — тихо сказала я в ответ на слова веклинга.
— И… — он помолчал, потом вдруг быстро заговорил, отводя в сторону взгляд, — понимаешь, я впервые встретил женщину, с которой мог бы общаться на равных. Нет, я понимаю, что ты уже выбрала себе, и я рад этому выбору. Точнее был бы рад. Его не так уж интересует удовлетворение плоти, но удовлетворение духа… Ты понимаешь, о чем я?
— Да.
— Это хорошо, потому что я не совсем понимаю. Я привык к совсем другим женщинам. К самкам. И только сейчас я начал понимать, что удовлетворение духа так же важно, как и удовлетворение плоти. Может быть, даже более важно. Я рад за него, но… — он вдруг остановился, помолчал и продолжал медленно и настойчиво, — Я не верю ему, пойми. Он играет с тобой, ты понимаешь это, тцаль? Он играет с тобой, и я не понимаю, зачем ему это нужно. Я просто хочу предупредить тебя. Он очень старый, очень умный ублюдок, и у него бывают самые извращенные устремления. Ты действительно нравишься ему, тцаль, но я не понимаю, зачем он стремиться привязать тебя к себе. И это ему, похоже, удается, да, тцаль?
— Это не твое дело, — сказала я.
— Стратег, — сказал веклинг с нажимом, — kadre espero. Ты ведь могла бы освободиться от его влияния, если бы захотела. Разве не так?
— Не знаю, — сказала я.
Я и впрямь не знала.
Потом я думала об этом и удивлялась тому, что действительно не знала и даже никогда не пыталась освободиться от его влияния. Я вела себя, как кролик перед удавом, своей воли не было у меня тогда, он играл со мной, и я полностью подчинялась ему. Почему? могла ли я освободиться от его влияния? Разве я не могла? Разве я стала стратегом лишь по недоразумению? Но ведь я даже не пыталась. Боги, я даже не пыталась.
— Я всего лишь хотел предупредить, — сказал веклинг, словно извиняясь, — Подумай об этом, тцаль.
Он кивнул мне на прощание и ушел — прямой и тонкий, изящный, как серая цапля. Я смотрела ему вслед, непонятно встревоженная, но… Я была влюблена, боги, как я была влюблена, я не влюблялась так с тех пор, как мне было шестнадцать. С тех пор, как я стала мердом и пришла в двенадцатый отряд. И впервые увидела того, кто был моим тцалем. Того, кто был моим мужем. О, боги, как я была влюблена. Я слышала слова веклинга, но я не слушала их, я не хотела их слушать. Я не понимала даже, до чего я глупа.
На кухне маленькая худенькая девушка налила мне тарелку супа и накрыла ее маленькой крышкой. Вороны все еще занимались своими свитками, когда я вошла. Старший веклинг сидел на полу, опустив голову и водя пальцем в перчатке по вышитым строкам. Когда я вошла, он поднял голову и улыбнулся мне. Младший веклинг, с растрепанными мокрыми волосами, без рубашки и босиком, с полотенцем на смуглых плечах, тоже сидел на полу, прислонившись спиной к креслу, и складывал свитки в сумку.
Дарсай приподнял голову от подушки на звук открываемой двери. Я села на край кровати, поставив тарелку себе на колени, подняла подушки и помогла Ворону сесть. Он съел принесенный мной суп и уснул, повернувшись на бок. Некоторое время я сидела возле него и смотрела на его черноволосую голову, утонувшую в алой подушке, на тонкое, смуглое, спокойное лицо. Потом поднялась, бесшумно ступая, подошла к окну и закрыла его, задернула тяжелые бархатные портьеры, преградив путь солнечному свету, и ушла. Так мы и не поговорили.
О, жизнь семьи. Чем дольше я наблюдала за ней (а я впервые получила эту возможность — взглянуть так близко на семейную жизнь), тем больше я удивлялась ей и радовалась тому, что чаша сия миновала меня. Что ни говори, а Судьба наша иногда умеет угодить. Я не хотела бы жить среди Даррингов, если их жизнь хоть немного напоминала жизнь этой семейки! Я смотрела на них и… Постоянное присутствие такого количества народа вокруг нервировало меня, да и с ребятами у меня из-за этого были проблемы, слишком легко они раздражались по пустякам. Мы не привыкли к такой многолюдности, ведь обычно мы перемещаемся по трое, по четверо, а в казармах мы бываем не часто. Да и в казармах такой кучи народа сроду не увидишь, разве что ночью, да и тогда там собирается не больше четверти всего отряда, остальные — кто в дозоре, кто в деревню пошел, кто еще куда-нибудь делся…
Я смотрела, как живет крепость Ласточки, и…. Эти все хозяйственные заботы, а хозяйство здесь было не маленькое, — я достаточно близко знала правящую семью Южного удела, но там я не видела этого, все-таки хозяйство — дело женское, а мне редко выпадала возможность увидеть сестер Итена (а их у него было пять или шесть). Но здесь! Мне всегда казалось, что должно быть некое разделение обязанностей — кто-то занимается политикой, кто-то — хозяйством, и обычно последнее ложиться на женские плечи. Мир устроен именно так. Но здесь, как видно, все валилось на одну властительницу, и она вынуждена была тащить груз ответственности за двоих. Может быть, так и должно быть, не знаю, но знаю только, что каждый день я думала: как хорошо, что я избежала этого. Как хорошо. Ради этого можно вынести и потерю памяти, и все, что угодно. Такая ответственность не для меня.
И потом эти семейные отношения. Тетушки, дядюшки, племянницы, сестры. У каждого есть проблемы, и никого нельзя обидеть — будто мало целой крепости и ближайших деревень в придачу. Я смотрела на Ольсу, которая жила под неусыпным надзором своей бабки, под внимательным взглядом отца, вечно в заботах, вечно неуверенная, окруженная кучей родственников и слуг, я смотрела на нее и ужасалась тому, что такой могла быть и моя жизнь. А может и хуже, ведь бабка Ольсы по сравнению с моей была чистым ангелом…
История этой семьи, с которой я была все-таки в дальнем родстве, казалась мне слишком невеселой (да и история МОЕЙ семьи, наверное, была не веселее). Я поражалась — отчего они живут вместе, если общество друг друга им не доставляет никакого удовольствия. Властитель Квест не любил свою старшую дочь, да он и не хотел ее любить, он хотел ею гордиться, а гордиться было особенно нечем, это и я видела. Властитель Квест не любил и младших своих дочерей, рожденных Зеленой властительницей, насколько я успела понять, та, другая семья значила для него гораздо больше. И его родители Ольсу и близняшек тоже не одобряли. Прекрасная семья, очень любящая.
А уж эта история с Марлом чего стоила!
Под вечер Ольса зашла ко мне. За окном давно сгустилась темень. Я уже ложилась, когда, как всегда без стука, в комнате появилась Ольса со свечой в руках. Свечу Ольса поставила на столик, а сама забралась на кровать, обхватила колени руками и уткнулась в них лицом.
Огонек свечи отражался в темном зеркале. Распущенные волосы плащом укрывали плечи Ольсы — ровный блестящий лен.
