Он взъерошил волосы по своей старой привычке и начал рассказывать. Даэйрет слушала, не перебивая и не отрываясь. И, когда он закончил, спросила:
— Значит, он… захотел принцессу Соловушку?
Берен кивнул.
— О, как мне хотелось бы, чтобы ты лгал, — горько сказала она. — Но я знаю, что сейчас ты не лжешь. Ведь ты знаешь, что я могу спросить ее, а она не лжет никогда! Проклятие!
Берен не стал посмеиваться над тем, что из всех преступлений Моргота, о которых Даэйрет уже знала и плоды которых видела своими глазами — в деревне не было семьи, не потерявшей кого-то на войне или в ангбандском рабстве! — наиболее гнусным ей показалось намерение надругаться над Лютиэн. Он видел Моргота в шкуре, которую тот напяливал для своих рыцарей и воздыхательниц: неземной красоты мужчина, которому шрамы лишь придают возвышенной скорби… Он знал легенду о любви к нему какой-то девицы и знал, что для всех женщин Аст-Ахэ он — нечто вроде никогда не женатого вдовца, потерявшего любовь, которую он толком не успел обрести… Влюбленного в память, скорбящего о призраке…
— Я ненавижу его. Я отрекаюсь от него и от всех его дел, — твердо сказала Даэйрет. — А теперь уходи. Ты ведь услышал, что хотел.
— Я… — Берен встал. — Я прошу, — он показал на колыбель. — Дай мне подержать его. Смотри, я не надел железку. Один раз. Я не уроню.
Даэйрет пожала плечами, достала малыша из люльки.
— У вас еще будут свои дети, — утешила она.
— Может, да, а может, и нет.
Маленький Гили вроде бы не собирался заплакать. Хотя и особенного восторга тоже не являл.
— Родился же Илльо у его отца, — Даэйрет вздохнула. — Ваш брак будет счастливей. Если, конечно, ребенок от тебя не убьет ее в родах.
— Нет, — твердо сказал Берен. — Она дочь Мелиан, в ней силы, превосходящие людские и эльфийские… О! Так… Ну, вот…
Даэйрет захихикала и забрала младенца. Берен начал отряхивать мокрую рубашку.
— Все-таки это твой сын, — проворчал он.
— Твой сын сделает с тобой то же самое, — пожала плечами Даэйрет. Боги и демоны, откуда в этой шклявотине столько превосходства? — И не один раз…
* * *
— Не спится, зятек?
Роуэн обернулся резко, выронил кубок — тот загрохотал по лестнице и оловянный дребезг отразился от стен башни.
«Совсем спятил. Это всего лишь Фарамир, одноглазый ворон».
— Ты что, хэлди, — пробормотал он, спускаясь за посудинкой. — Разве можно этак сзади подкрадываться к человеку…
— Бродишь ночами, — скривился Гортон. — Тягаешь потихоньку пивко… Бледный стал, лицо обвисло, руки дрожат…
— Не дрожат. Не каркай.
— Дрожат. На каждый шорох вскидываешься. Боишься, что он, как в недавние злые времена, пролезет в окно и угостит тебя ножом или кистенем? По-моему, у него нет такого намерения. По-моему, он заявится в открытую потребовать свое.
— Что он потребует? — не выдержал Роуэн. — Он не может потребовать ничего, он от всего отрекся!
— Тогда почему ты превращаешься в студень с того дня, как сын Белвина начал петь о том, что он вернулся из Ангбанда? Почему ты посадил щенка в яму? Почему ты ходишь злой и больной как медведь-шатун?
— А не кажется ли тебе, мой тесть, что ты лезешь не в свое дело?
— Не кажется, Роуэн. Я избирал тебя в князья, но мы еще не сложили тебе беор. И посмотрим, стоит ли складывать, если ты мечешься как укушенный в задницу заяц, от каких-то слухов и песен.
— Это не просто какие-то слухи и песни. Он был там.
— И ты этому веришь?
— Да, — неожиданно для себя ответил Роуэн, хотя намеревался сказать «Нет».
— Вздор, — отрезал Фарамир. — В который могут верить только старые бабы да самые тупые из данов, владеющих замками в медвежьих углах.
— И еще Нимрос. И его отец, которого ни тупым, ни невежественным никак не назовешь. Что ты скажешь на это, разумный мой тесть?
— Скажу, что Нимрос держал его руку с тех пор, как он приехал в Химринг с государем Финродом. Он еще мальчишка. Берен окружал себя мальчишками, пренебрегал старыми воинами а знаешь, почему? Потому что мальчишкам легче всего задурить голову. Они все еще верят в сказки. Будто бы кто-то может войти в Ангбанд, снять Сильарилл с короны Моргота и уйти как ни в чем не бывало.
— Он не ушел как ни в чем не бывало. Он остался без руки.
— Руку можно потеряь где угодно. Как и глаз, — Фарамир дотронулся до своей повязки.
— Тогда тебе придется зачислить в мальчишки или в старые бабы Фритура Мар-Кейрна. Он тоже верит.
— Фритур из Бретиля. А тамошний народ всегда был невеликого ума. Имея дело с халадинами, Кейрн разучился думать.
— Но вот кого тебе не удастся ославить дураком — это лорда Кириона, герольда лорда Маэдроса. Когда он услышал о возвращении Берена, он помчался к Аглону так, что за ним аж закурило на всю долину.
— А от кого он услышал о возвращении Берена?
Роуэн на миг опустил глаза.
— То-то. Ты рассказал ему ту байку, которую услышал от Нимроса и которой испугался. А он… он из феанорингов. Они здравы во всем, кроме того, что касается Сильмариллов.
— Короче, почтенный Гортон, все, кроме тебя, или глупы, или безумны, или подпали под Береновы чары. А что же думаешь ты?
— Я думаю, что это хитрость, которой Берену не занимать. Он и вправду нарвался на кого-то, кто ему не по зубам, может быть даже на морготова гаура, которого не смог завалить. И вправду потерял руку. Но не держал в ней Сильмарилл. Смертная плоть не может коснуться Камня и не истлеть. Он бы умер на месте, доведись ему коснуться Сильмарилла. Моргот остался раненым навеки, а он ведь — из Могуществ. Его эльфийская ведьма нашла и выходила его, он где-то отлеживался, зализывал рану, а когда почувствовал себя в силе, высвистал Нимроса, который с прошлого года заглядывал ему в рот и делал по его слову. А сейчас невежественное мужичье подхватило молву и он едет сюда. Да, он отрекался — и что с того? Он служил Саурону однажды. Он нарушил свой беор, сложенный Финроду.
— Он служил Саурону, потом что был верен Финроду.
— Слова! Одни слова. Причем опять же слова Берена и мальчишек, которые вернулись с ним от Тол-и-Нгаурхот. Что там нашли? Трупы эльфов и живого Берена. А что было между ним и Сауроном — кто знает? Почему Берен остался жив? Как это Саурон не удостоверился в его смерти?
— Если ты так думаешь — почему же ты молчал на Тарганнат Беорвейн?
— Мне не сразу пришло это в голову. Какое-то время я тоже пребывал под его чарами. Но теперь прозрел. Своим одним глазом я вижу больше, чем иные двумя. Войти в Ангбанд и выйти оттуда живым может только верный Моргота.
— Ты же мне говорил, что он не ходил в Ангбанд, — криво ухмыльнулся Роуэн. — Выбери что-нибудь одно, почтенный Гортон: или он обычный лжец, или морготов слуга.
