Когда погибла мама, никакие добрые люди не явились за мной, оставшейся одной – одинешенькой в огромном безжалостном мире. Целый день я пролежала на улице, трусливо надеясь, что снег заметет меня полностью, укроет одеялом смерти, и я усну в его объятиях навсегда. У меня не было сил бороться. Образ того, как маму забрасывают камнями, стоял перед глазами, отнимая волю к жизни. Зачем спасать кого-то при помощи дара, если рано или поздно закончишь – вот так? И никто, ни единая душа не вспомнит, как ты помогала, рискуя собственным разумом.
Снег и правда укрывал десятилетнюю девочку словно одеяло. Под его пушистой тяжестью я согрелась, а желудок предательски начал ворчать, напоминая, что мы с ним все еще живы. Я стряхнула с себя заносы, до визга напугав бродячую собаку, копающуюся в куче отбросов неподалеку, и все же встала на ноги. Помнится, тогда я пообещала себе, что никогда не коснусь силы раганы, что бы ни происходило, и кто бы ни попросил. Сейчас вспоминать об этом было горько – я ведь и правда верила, что горячих искренних слов достаточно, чтобы перестать быть «лаумовым отродьем». Вот только я и подумать не могла, что клясться в таком – все равно что пообещать, что твое сердце не будет больше биться. Сказать можно – воплотить нельзя.
Я поспешила убраться подальше от улиц, на которых нас с мамой видели особенно часто. Побиралась и воровала, пыталась примкнуть к шайкам, но мне не хватало ни силы, ни ловкости, чтобы они сочли меня достойным пополнением их рядов. Зима крепчала, а мне все реже удавалось раздобыть хоть немного еды. Ночевала я под старым мостом через реку Миску. Там собирались все бездомные, кому не досталось тепленького местечка на лиходейской изнанке города. Под мостом мне и повстречалась Герда – согнутая коромыслом одноглазая старуха, одетая в немыслимо разноцветное тряпье. Под чутким руководством Герды ходило два десятка карманников – тощих, ловких и злых, как помоечные крысы. Ей нужна была знахарка, чтобы латать их после неудачных вылазок, и старухе было совершенно плевать, что я рагана. Она даже не грозила выдать меня дейвасам. Просто окинула взглядом единственного глаза и спросила, что сказала бы мама, узнав, куда я трачу дважды подаренную ею жизнь.
Был ли у меня выбор? Конечно. Умереть с гордо поднятой головой, почесываясь от блошиных укусов и воняя, как выгребная яма – или все же переступить наспех данное обещание и продолжать жить.
Целый год я была ручной собачкой Герды и ее крысиной шайки. Взамен старуха кормила меня, дала угол, где я могла ночевать, и научила, как выжить в мире людей. Когда в следующую зиму я ушла из города, чтобы наняться в подмастерья к деревенскому травнику, уверена, Герда мной гордилась – следов я не оставила. Некоторые из ее уроков много раз спасали мне жизнь. В том числе умение обращаться с кинжалами, шилом и засапожными ножами.
Вот только клинок со значком буревестника на рукояти требовал гораздо большего уважения и мастерства в обращении. Наверное, звучит глупо, но мне не хотелось пачкать его грязными уличными приемчиками. Поэтому я решила вспомнить все, что увидела, подсмотрела или приметила, когда наблюдала за княжескими дружинниками, и попробовать заново познакомиться с оружием, которое я теперь ношу.
На воротах, ведущих из деревни к лесу, дежурил старый знакомый – Богуяр, сын печника Василия. При свете дня его лицо не выглядело таким бледным, как в нашу первую встречу. Робкая улыбка подсветила привычные для уроженцев Беловодья голубые глаза. Я удивилась его дружелюбию: думала, тяжелая рука и дурной нрав отца отобьют у парня всякое желание даже смотреть в мою сторону. Но Богуяр оказался куда благодарнее папаши и добро не забыл.
- Здравствуйте, пани Ясмена! Прогуляться решили?
- Золотым лучом тебе дорогу, Богуяр. Увы, дело прежде всего. Паны служители изволили заглядывать ко мне и спрашивали, есть ли у меня запас некоторых трав, а у меня, как назло, все кончилось. Не могу же я дать от ворот поворот дейвасам. Пришлось соврать, что все есть, а самой скорей бежать в лес – делать сказку былью.
- Неправильные они, эти служители, – Богуяр покачал головой и принялся отпирать ворота. – Огонь не мечут, одеты хоть и дорого, но привычно. И глаза не светятся. Да есть ли в них вообще искра Перкунаса? По мне, обычные воители, хоть и справные.
- А ты много воителей встречал? – улыбнулась я, чувствуя, как тугой узел в животе чуть ослаб от вида открывающихся железных створок. Больше всего я боялась, что дейвасы прикажут не выпускать меня из Приречья. Моя сказочка насчет закончившихся трав была таковой лишь наполовину – некоторые запасы и впрямь надо было бы пополнить. Хотя главная цель этой вылазки была иной.
- Когда-то я хотел податься в наемники, – Богуяр сказал это негромко, но я все равно расслышала и остановилась, изумленно разглядывая парня. Ему бы больше подошло быть писарем или ученым, но никак не воином. Богуяр правильно истолковал мой взгляд и усмехнулся.
- Девушки предпочитают тех, кто может их защитить. И если мужчина не дружен с мечом или луком, ни одна не посмотрит в его сторону. Мне хотелось обрести хоть крупицу надежды… но, кажется, чтобы она на меня посмотрела, я должен стать княжеским воеводой, не меньше.
- Она – это кто? – беззастенчиво ляпнула я. Богуяр вдруг залился краской до кончиков волос и принялся рьяно оттаскивать застрявшую половину ворот, что-то бурча себе под нос. Я только покачала головой и прошла мимо трудящегося парня. Не сдержалась и все же бросила будто бы в никуда:
- Умная девушка рассмотрит тебя настоящего. А с глупой счастья не сыщешь. Ты будешь с ней жить, она же с собственными мечтами миловаться станет.
Ответа, конечно, не последовало.
Ворота глухо стукнули за моей спиной, отсекая меня от деревни. Я перевела дух и свернула вправо – на тропинку, что вела в ту часть леса, где когда-то прошлась буря и повалила толстые мшистые стволы. У меня никогда не поднялась бы рука воткнуть кинжал в живое дерево. А вот бурелом подходил для этого прекрасно.
Я шла, касаясь ладонями поваленных стволов и прислушиваясь к отклику. Редко-редко, но он все же был. Там, внутри начинавшей сыпаться деревяшки, живое сердце пробивалось к миру зеленым ростком. Такие стволы я обнимала, как обняла бы любимого человека, и шептала самые искренние слова, какие только находились в душе, посылая росточку силы дотянуться до солнечного тепла. Те же, в которые касание падало как камень в бездонный колодец, примечала, но пока нужного не нашла – такого, чтобы лезвие входило легко, как в податливую плоть.
Наконец один ствол показался годным. Когда-то это был могучий столетний дуб, но сильные ветра и жук-древоточец не позволили ему прожить дольше. Пальцы спружинили на покрытом длинными бородами серебристого лишайника стволе, неприятно напомнившем деревья из Серой Чащи. Вокруг на несколько десятков шагов не было крупного бурелома, словно пустырь вычистили специально для меня. Впрочем, я была не настолько высокого о себе мнения, чтобы думать, будто лесная нечисть позаботилась обо мне, да еще и сплела красивые завитки тумана по краям. Я усмехнулась собственным мыслям. Поставила корзинку в корнях, сбросила плащ, поправила шнурок, туго стянувший волосы, чтобы не мешались. Отошла на нужное расстояние, прищурилась и выбросила вперед руку, выпуская лезвие в полет.
Кинжал шлепнулся на усыпанную щепками землю, и мне показалось, что оружие зазвенело, стыдясь моей неумелости. Так для того сюда и пришла.
Снова и снова я метала кинжал, но он словно заколдованный никак не хотел попадать в цель. Ударялся рукоятью, пролетал мимо, втыкался самым кончиком... Я вспотела и разозлилась – на себя, на клинок, на руки, слишком часто занимавшиеся лечением и позабывшие, как надо пользоваться оружием. Солнце перевалило за горизонт, а все, чего мне удалось добиться – пару раз четырехгранник наполовину вошел в дерево.
