Шли дни. Однажды посреди ночи Яра проснулась оттого, что задыхалась. Змейка поднялась ей в шею и стояла в артерии, перекрывая доступ крови в мозг. От ужаса Яра дико заорала. Змейка торопливо выскользнула из ее тела и целый день послушно пролежала под подушкой, не претендуя даже на роль браслета. Видно, и сама жалела, что поспешила. Вечером Яра взяла ее и вернула на запястье: без змейки казалось как-то непривычно. Люди опять перестали ее понимать: она твердит им одно, безусловно правильное, а они артачатся, тормозят и делают другое. Бедлам!
Еще через день Яра поняла, что змейка начинает с ней разговаривать. Это была не речь, а нечто иное. Яра ощущала, как сквозь шум и помехи ее сознания, сквозь пульсацию крови и дневные заботы пробивалось порой что-то из прошлого.
Яра увидела школьный класс в весенний день и островки солнца на линолеуме, разделенные рамой на правильные четырехугольники. В островках солнца – осколки. В углу у раковины заплаканная девочка прижимает к разбитому носу запачканную мелом тряпку. Нос ей боднул толстый мальчик, а она, чтобы его не наказали, сказала, что ударилась сама. Автоматически получилось, что и дорогой стеклопакет разбила она, потому что одноклассник, протаранивший ее лбом, потом влетел и в него.
И вот девочка наказана и за свой нос, и за стекло, а этот мальчик, кстати, ей совсем не нравится, так что любая романтическая версия исключена. Да и вообще мальчик давно убежал домой и никогда потом не угрызался по этому поводу. Вырос, стал втрое толще и учится сейчас на юриста, на третьем курсе. Эту историю Яра знала назубок и со всеми продолжениями. Вот только девочку с разбитым носом никогда не видела со стороны, потому что девочка была она сама.
И вот змейка спрашивала у Яры: согласилась бы она и теперь поступить так же? Яра хотела брякнуть, что нет, потому что в ней жила старая досада, но вдруг в картине, которую так ярко, словно мазок на холст, бросила ей змейка, увидела неточность. Мелкую, но заставившую задуматься.
В тот раз, когда маленькая Яра прижимала к разбитому носу тряпку, она ощутила сильную боль у глаза. Что-то оставшееся незамеченным выползло из тряпки, обожгло ее и сразу исчезло. Яра помнила, как схватилась за щеку. Ей было страшно и дико больно. Эта же девочка-двойник не схватилась. Почему?
Расхождение было ерундовое, но Яре оно не давало покоя. До вечера она вымучивала себя, припоминая малейшие детали, а на другой день, когда Ул ушел в нырок, собралась и отправилась в единственное место, где могла получить ответ.
Под Москвой есть город Электросталь. Когда смотришь на него со спины пега, видны одни заводы. Но Яра редко смотрела на Электросталь сверху. Чаще добиралась на электричке. А сегодня телепортировала, потому что забыла расписание.
Яра материализовалась в полутора метрах над землей, и ей сразу пришлось падать, потому что силы притяжения никто не отменял. Впрочем, Яру это не смущало. Она всегда телепортировала с запасом, потому что лучше чуть-чуть свалиться, чем чуть-чуть застрять.
Дом, возле которого она находилась, за десять лет почти не изменился. Разве что для утепления его заковали в псевдомраморный доспех на уголках и каркасах. А в остальном все то же. Те же надписи на железной двери подъезда, тот же медлительный, уставший лифт, который, доставив человека на этаж, долго испытывает его терпение, прежде чем открыть двери. Яра поднялась на шестой этаж и пальцем ткнула в знакомый звонок.
Ей открыла БаКла – бабушка Клава – широкая и очень бодрая, в канареечном халате и зеленых мягких тапках. БаКла стояла на пороге и, не пуская Яру в квартиру, внимательно всматривалась в ее лоб.
– Как ты себя чувствуешь? Голова больше не болит?
– Нет! – торопливо ответила Яра.
Года два назад она случайно пожаловалась БаКле на головную боль и теперь всякий раз об этом жалела. В тот раз она забыла, что, когда она была маленькой, БаКла, как пчелка, облетала врачей и повсюду собирала отрицательные диагнозы. Если кто-то из докторов говорил, что Яра здорова, БаКла начинала его люто ненавидеть и больше к нему не ходила. Разумеется, вскоре это привело к естественному отбору: рядом с ними остались только те доктора, кто соглашался получать от БаКлы шоколадки и считать Яру опасно больной.
БаКла потащила Яру на кухню, налила ей огромную тарелку горячего борща и вручила ложку.
– Привет, дед! – радостно поздоровалась Яра.
Напротив нее за столом сидел дедушка ВикСер – Виктор Сергеевич. ВикСер – полная противоположность БаКле. Он добрый, смешной и сухонький. БаКлу любит, Яру любит, на работе всех любит. И без халтуры любит, на полную катушку. Ни о ком никогда плохо не отозвался. Все у него хорошие люди. Если же о каком-то человеке никак нельзя сказать, что он хороший, тогда ВикСер говорит, что он несчастный. Иногда Яра не понимает, как в нем, таком тощем, помещается столько любви. Вокруг позвоночника она, что ли, обматывается?
Еще ВикСер носит с собой желтенькие таблеточки в длинном стеклянном пузырьке с крышкой, которые называет «пентрицитинчик». Когда кто-то волнуется, или плачет, или давление, ВикСер моментально достает их и услужливо предлагает:
– Пентрицитинчику?
Как-то Яра попыталась найти такое лекарство в медицинском справочнике, но безуспешно. «Пентрицитинчик» есть только у дедушки. В остальных местах явные подделки.
Яра послушно глотала борщ, а БаКла постоянно подливала ей половником и повторяла, что от Яры «остались одни глаза» и неплохо бы ей пройти полное обследование.
– Я здорова!
– Это ты думаешь, что здорова. Все так думают до полного обследования! – с торжеством воскликнула БаКла.
Яра мысленно застонала. У БаКлы слишком живое воображение. Все представленное она воспринимает как свершившуюся реальность. Так, например, вообразив однажды, что Яру выгнали из школы, она связалась с плохой компанией, подсела на иглу и умерла, она принялась в голос рыдать и швырять в мойку посуду. И неважно, что живая и здоровая Яра при этом спокойно читала в соседней комнате.
За едой Яра молчала и старательно загребала гущу. При БаКле вообще ничего сказать нельзя: она сразу начинает развивать бурную деятельность. Убедившись, что Яра ничего не рассказывает и лечиться не собирается, БаКла с досадой обрушилась на ВикСера, раздирать которого в клочья она уже сорок четыре года считает главной супружеской обязанностью.
ВикСер грустно вздыхал, рассеянно улыбался Яре и мечтал поскорее удрать в свой контейнер на строительном рынке, торгующий водопроводными кранами и пластиковыми трубами. Контейнер такой маленький, что в нем работают только двое – сам ВикСер и его школьный друг БорБор (Борис Борисыч), тишайший и добрейший человек, вечно говорящий о своей даче.
