Поток воздуха доносит до меня запах напитка из перебродившей пшеницы – «пиво», как называют это варвары. Они пьют в основном его. Вар, как гостеприимный хозяин, заготовил любимые гостями напитки.
Извивы тела. Стекающий по темной блестящей коже желтый свет. Груди ее острые, кажется, что соски твердые, как наконечники копий. Я чувствую желание. Я пьян.
Я перевожу взгляд и вижу Арминия. Это отрезвляет на мгновение. Среди хохочущих варваров, безобразных, как празднующие Сатурналии пьяные рабы, Арминий – это островок спокойствия и достоинства. Я оглядываю нашу, римскую сторону стола… прекрасно! Просто прекрасно. Пьяные красные рожи, громкая речь. Твари.
А Божественный Август объявил об умеренности. Впрочем, принцепс еще тот образец умеренности и добродетели. Если бы не молоденькие девственницы, которых его жена, Ливия, находит для него везде, где только можно, Август был бы просто образцом добродетели и воздержанности.
Не то что эти, да. Похоже, варваризация местных римлян зашла дальше, чем романизация варваров. Ну хоть пиво они не пьют – пока. И то ладно.
Германец Арминий – вот кто настоящий римлянин. Спокоен, сдержан и снисходителен к слабостям других. Наши предки, суровые как скалы, завоевали для нас полмира – а мы пьем с варварами пиво и носим цветные ткани из Азии. Арминий, заметив мой взгляд, улыбается уголками губ, обводит взглядом пирующих и движением бровей показывает: «Ну, что поделаешь».
Я киваю. Ничего не поделаешь.
И, Тифон проклятый, кажется, мне нужно отлить.
Я начинаю подниматься.
Рабыня извивается, темные глаза смотрят на меня. Я моргаю. Красный туман в голове – проклятое вино. Триклиний покачивается, уши горят. Какой-то варвар запускает в танцовщицу обглоданной костью, промахивается. Хохот. Колокольчики на тонких лодыжках звякают – жалобно.
Германцы. Ярость стискивает мне грудь. Кто-то из этих уродов убил Луция. Я гляжу на раскрытый рот варвара, на его белые зубы и хочу подойти и врезать – так, чтобы вбить эти зубы обратно в глотку. Чтобы он упал и замолчал.
В следующее мгновение рядом со мной оказывается Арминий, поддерживает меня за плечо.
– Легат, – говорит он негромко. – Вам лучше прогуляться.
Я зажмуриваюсь, снова пытаюсь прийти в себя, остановить вращение триклиния. Тени на стене. Темная холодная ненависть все еще бродит во мне, не уходит. Она какая-то… обессиливающая.
– По… п-пожалуй, – с трудом выговариваю я это слово. Лицо горит, как обожженное.
– Ты. – Арминий ловит пробегающую мимо рабыню за плечо. – Проводи господина…
Рабыня, невысокая девушка в короткой тунике, кивает. Хорошенькая. Только смотрит не на меня, а на Арминия. Еще бы. Он красавчик, наш варвар. Друг римского на-ро-да.
Черт. Я завидую. Пьяная зависть, вот что это. Я еще не настолько напился, чтобы не понять.
Иду в латерну. Коридор качается, пол пытается ускользнуть. Мне приходится каждым шагом припечатывать его, чтобы сохранить равновесие. Я римский патриций, легат Семнадцатого…
Едва не сношу плечом стойку со светильником. Он звенит, покачиваясь. Я стою, упираясь плечом в стену, – прохлада идет из этой точки, растекается по правой руке. Рабыня заглядывает мне в лицо.
– Господин? Вам плохо?
Где-то слышны звуки совокупления – громкого, бесстыдного. Туника рабыни отходит от шеи, я смотрю в темный проем ворота.
– У меня погиб брат, – говорю я зачем-то. – Вот и все. Все, маленькая красотка.
Я протягиваю руку и обнимаю ее за талию. Притягиваю к себе – она отклоняется, но не делает попыток освободиться. Еще бы. Рабыня должна подчиняться хозяину и его друзьям. А разве я сейчас не друг Вара?! Как все эти громогласные варвары там, в триклинии?
Друг. Конечно, друг.
У нее смешной маленький нос с веснушками. Губы – я наклоняюсь и целую ее – мягкие и вкусные. Она покорно подчиняется, даже когда я забираюсь ладонью ей под тунику. Тело горячее и гладкое – одновременно.
Я нахожу ее маленькую грудь и сжимаю в ладони. Рабыня охает. Она как-то смешно, по-детски, сопит.
– Господин… – шепчет она, пытаясь сдвинуть меня с места, – не здесь… туда…
Я мну ее грудь и чувствую, как злость проходит. Остается только усталость.
Я отпускаю маленькую рабыню и прислоняюсь спиной к стене. Откидываю голову, затылком упираясь в мрамор. Блаженный
холод.
– Господин, я вам… – Она чуть не плачет. Не угодила, что-то там еще. Боится.
– Все хорошо, – говорю я. – Как тебя зовут?
– Климентина, – говорит она. – Я… могу…
Я зажмуриваюсь, открываю глаза. Отстраняю ее, сползаю по стене, сажусь на пол. Спину холодит – то что надо. Нет, не совсем…
– Господин… – Рабыня смотрит на меня сверху.
Я беру Климентину за запястье – оно тонкое и горячее – и прикладываю ее ладонь к своему лбу. Закрываю глаза. Прохлада идет от тонких пальцев. Спокойствие.
– Вот так хорошо, – говорю я.
Нет. Не совсем то, понимаю я. Пальцы ее суховатые и горячие, как горящие палочки. Осиновые веточки, почем-то думаю я. Убираю ее ладонь со лба.
– Все. Иди. Мне нужно побыть одному.
– Господин… я…
– Иди, Климентина. Спасибо.
Она кивает и убегает. Еще некоторое время я слышу ее шаги, потом все затихает – и я слышу только пьяные выкрики в триклинии. Вокруг ночь. Дворец Вара. Пол пытается иногда уехать из-под меня, покачивается, как палуба корабля.
Меня никогда не укачивает. Даже в шторм.
Я встаю. Кажется, пора найти латерну.
* * *
Когда я возвращаюсь, в триклинии стоит мертвая тишина.
Они стоят напротив – седоволосый уродливый Сегест, царь хаттов, и высокий красивый Арминий, царь херусков. Друзья римского народа, граждане Рима.
Варвары, готовые поубивать друг друга. Варвары, которым даровано римское гражданство.
Это обычный шаг, чтобы принести Pax Romana – Римский мир в завоеванную провинцию.
Сегест кипит от ярости, Арминий спокоен.
– Ты искалечил моего человека, – говорит Сегест медленно.
Глаза его сверкают. Он покачивается, лицо потемнело. Кажется, германский вождь выпил слишком много римского вина.
– Я заплачу виру, – говорит Арминий ровным голосом.
Я снова восхищаюсь царем херусков. Он держится как древние патриции.
– Вира! – с презрением говорит Демериг. – Кому нужна твоя вира! Даруг был воином, теперь он даже задницу подтереть не в состоянии. Ты лишил меня хорошего воина!
Кажется, разговор идет о знакомом мне типе – с которым я едва не схватился на рынке. Что ж… возможно, Арминий, вытаскивая меня из проблем, нашел проблемы для себя.
– Приношу свои извинения. – Голос Арминия по-прежнему ровен.
В Риме бы сказали – прекрасное воспитание. И голос крови, несомненно. Только в этом варваре нет ни капли крови Ромула.
