Я рассказала ему о Полоумной Люси, о виде, в котором ее нашли, и о том, что Герику еще ничего не сообщили.
— Ему не следует слышать эту новость от меня, — пояснила я. — Откровенно говоря, у меня не хватает отваги встретиться с его яростью. Боюсь, что…
— …он обвинит вас.
— Если учесть госпожу Вералли, постоянно зудящую о возмездии, это кажется очевидным.
И как я могла посмотреть в глаза ребенку, скрывая то, что я знала его Люси и имела достаточно причин не любить ее?
— Возможно, лучше будет, если я сперва взгляну на покойную, а затем поговорю с мальчиком. Напомню об опасностях старости и слабоумия и заодно о том, что его мать родила двух мертвых младенцев задолго до того, как вы приехали в замок.
— Я буду вам крайне благодарна. Мне жаль, что я не могу утешить его. Он так несчастен.
— Вы успели к нему привязаться.
— Пожалуй, что так.
То, что началось как ответ на вызов, превратилось в привязанность, которую я полагала невозможной. И все же, несмотря на прошедшие месяцы, я едва ли знала этого ребенка.
Рен Вэсли тряхнул массивной головой.
— Жаль, что нам не удалось поговорить с этой нянькой до того, как она решила покончить с собой. Может, она смогла бы что-нибудь рассказать о мальчике.
Доктор направился вслед за Нэнси в комнату Мадди. Тем временем я послала Герику записку с просьбой встретиться через полчаса с Реном Вэсли в маленькой приемной.
Вскоре после этого меня разыскал встревоженный слуга Герика.
— Герцога нет в его покоях, сударыня, — сказал он и с беспокойством, свидетельствующим об осмотрительности, добавил: — Более того, в его постели сегодня никто не ночевал. Я спросил стражников, которые стояли ночью в карауле, но никто не видел молодого хозяина с прошлого вечера.
Если вспомнить мой собственный тревожный сон и свидетельства того, что Герик пребывал в некотором смятении, удивляться было нечему.
— Вчерашний день оказался для него очень тяжелым, Джеймс. Думаю, он найдется где-нибудь, свернувшийся в кресле или на скамье. Возьми еще пару человек и поищи его. Нам нужно с ним поговорить.
Едва Джеймс ушел, на галерею ворвалась Нэнси, сообщив, что Рен Вэсли почтительно просит меня подойти в комнату Люси. Я поторопилась туда, оставив девушку дожидаться Джеймса, если тот вернется с новостями о Герике.
Рен Вэсли рассматривал неподвижное тело, лежащее на тюфяке в загроможденной комнате. Он стоял, скрестив руки на груди, и крутил в толстых пальцах кончик пышного уса. Стоило мне войти, как он резко обернулся, сердито нахмурившись.
— В чем дело? — спросила я.
— Сударыня, выяснилось кое-что о смерти этой женщины, что вам необходимо знать. Это фальшивка.
— Я вас не понимаю.
— Простите мне грубое определение, госпожа, но сформулировать его приятнее невозможно. Посмотрите на глубину разрезов: они не только рассекают кожу и сухожилия, но и углубляются в кость.
Он ждал, что я соображу сама, но я лишь покачала головой.
— Это означает, что она не могла сделать их сама.
— Но она была сильной женщиной.
— Взгляните сюда.
Он приподнял руки Мадди и указал на распухшие суставы и скрюченные пальцы. Я видела такое у нескольких старых слуг — болезненное воспаление, отнимавшее у сильных и усердных людей их заработок. Тот, кто подковывал диких лошадей, не мог удержать поводьев детского пони. Тот, кто перетаскивал тяжелейшие грузы или же вышивал мельчайшими стежками, не мог поднять кружку или ухватить иглу.
— У нее могло хватить силы нанести себе такие травмы, но она не могла сделать это такими руками.
— Значит, вы хотите сказать…
— Эту женщину убили.
Я потеряла дар речи… меня обуял ужас. Моя кожа вспыхнула под беспричинными уколами вины. Если бы кто-нибудь знал о моем знакомстве с Люси — Мадди, — перст обвинения указал бы прямо на меня.
— Кто мог это сделать? И во имя чего? — возмущенно вопросил Рен Вэсли.
— Она была нема, — с запинкой выдавила я, стыдясь того, что первая моя мысль была о себе, а не об этой бедной женщине. — И, как я слышала, крайне добра. Невозможно поверить…
Людей убивают из-за сильных страстей: ненависти, ревности, страха. Люси не обладала ни красотой, ни привлекательностью, ни влиянием, чтобы вызывать такие чувства. Еще людей убивают по расчету: из-за политики, интриг, тайн. Она была вовлечена в нечто подобное, но что такого она могла знать, чтобы кто-то пошел на убийство? Десять лет она не попадалась никому на глаза; пять из них она раскачивалась в кресле и слонялась среди детских игрушек.
Рен Вэсли смотрел на меня пристально. Выжидающе.
— Что мне сказать мальчику? — Слова его были отчетливы, а тон — холоден.
— Было бы непросто сказать ему, что она сделала это сама, но это…
Искушение скрыть правду боролось с моей совестью. Что, если эта женщина каким-то образом дала понять Герику о своей связи со мной?
— Он должен знать, — наконец решила я, — как бы это ни было больно. Сокрытие правды приведет только к лишним мучениям.
Однажды он все равно узнает правду, даже если придется выяснять ее самому.
— А когда герцогине станет легче, придется сообщить и ей.
Доктор кивнул. Мне показалось, что на его лице, на миг отразилось облегчение.
— Я надеялся, что вы так и скажете.
Моя репутация была изрядно подмочена. Если даже столь вольно мыслящий человек, как Рен Вэсли, увидел причину усомниться во мне, я не могла его в этом винить.
Минул полдень, но Герика так все еще и не нашли. С моего позволения Джеймс стал расспрашивать прочих слуг, но никто не видел мальчика с тех пор, как накануне вечером он забрал из комнаты плащ. Я приказала начать поиски с одного конца замка и обыскать каждый закуток и щель, внутри и снаружи, даже в самых невероятных местах.
Между тем день продолжался, и нам следовало позаботиться о Люси. Я велела садовнику вырыть могилу в обледенелом склоне Десфьерского холма, в стороне от фамильного кладбища. Когда мы с Неллией и Нэнси обернули тело покойницы одеялами, чтобы ее вынесли наружу, младшая служанка подобрала что-то в углу и положила поверх скорбного свертка.
— Должно быть, она хранила его с лета, — прошептала девушка, — Хорошо, что у нее будет цветок, пусть и совсем засохший.
Я взглянула на находку и дотронулась до нее, с трудом веря своим глазам. Это было невозможно, раздражающе невозможно, как и многое, что я видела и слышала на протяжении двух прошедших дней. Но словно катализатор в склянке алхимика, увядший бутон собрал воедино все разрозненные куски головоломки: Филомена, чья матка не могла носить ребенка весь положенный срок… кострище без малейшего следа золы и пепла, где лежала глыба расплавленного олова… ребенок, который никому не позволял узнать себя — ни учителю, ни доброму доктору, ни даже столь любимому им отцу… ребенок, живущий в страхе перед колдовством… женщина, которая жила там, где, казалось, не было никаких причин задерживаться… и теперь цветок лилии… в середине зимы, лилия, увядшая, но еще не засохшая, чьи мягкие лепестки все еще крепко держались на стебле… лилия, бывшая свежей еще двенадцать часов назад. Я знала только одного человека, который любил Мадди настолько, чтобы подарить ей цветок, так же как дарил ей соломенных зверушек, и тростниковую дудочку, и сотню прочих детских поделок. Но где в середине зимы ребенок возьмет живую лилию для женщины, заботившейся о нем… с самого его рождения?..
