Конечно, она не хочет, чтобы Рингил шел за ней. Шел с ней – так вернее... Наверное, надо было предлагать раньше – но раньше была другая новизна, другая тьма... Раньше была Сулмор, которая казалась ближе и проще для понимания. Она до сих пор рядом и до сих пор остается его тьмой. С того дня... Сулмор даже ранить не хочется. Это подходит под категорию любви, в принципе подходит. А Мэлис... Ее хочется провоцировать, хочется быть рядом – и хочется, Контер побери, хочется принадлежать ей. Быть своего рода вещью – потому что она достойна такой вещи, как и достойна смерти, уже давно достойна... Да, будь у Рингила такая слава, он забыл бы и о своей тьме, и о тех двух, что сопровождают с детства...
Нет, для нее даже славы мало. Пока мало. И пока что ее не нужно держать у края – может, нужно просто быть рядом, когда она сорвется...
Наверное, поэтому изменился и сон. Они могли упасть вдвоем – он и Мэлис. Могли умереть там, у беспредельщиков. А теперь непонятно – чем все кончится. Мэл идет к своему краю, а он идет за ней, не зная, оборвется ли раньше сам...
Глупостью было думать, что его смерть удержит ее от ухода. Мэлис – величайший демон, уже Величайшая, и она нашла много демонов, способных помнить и ненавидеть. В крайнем случае она просто передаст память о Рингиле кому-то еще – так можно...
Хейтер прижался лбом к пыльным тканевым обоям. Все начиналось так легко и несложно – даже пленником быть проще... А приходится возвращаться к одному и тому же – к желанию уберечь Мэлис от того, что считается высшим счастьем, высшим достижением, шагом за рамки возможного, – от того, о чем сам мечтает.
Хейтеризм считают сумасшествием. Рингил знал это, хоть и не видел ничего «нормального». И «выздоравливать» совсем не хотел. Чужая логика могла бы обосновать необходимость спасения Мэлис, но она же изменила бы весь привычный мир. Правильнее было бы принять непонятное желание за еще один повод для ненависти, равно как и странный отказ Мэлис... Скорее, даже не отказ, а всего лишь предположение. Честный ответ – если бы исходные изменились, изменился бы и результат.
Когда-то Рингилу казалось, что он видит во сне себя. А на самом деле это была она, Мэлис... Сны даются для того, чтобы сновидцы потом ненавидели себя за то, что не поняли их.
Рингил шагнул в стену. Девяностый приход позволял демонам использовать дороги своих призраков. Призраки тоже не возражали – а идти в стене было быстрее, чем искать путь сквозь хитросплетение открытых переходов. Рингил хотел выйти к тем, кого оставил, чтобы поговорить с Мэлис. Законы кодекса позволяли – в таком смятенном состоянии нет смысла ухудшать собственную жизнь. Она и так является неплохой пищей для ненависти.
Ненависть была всегда. Она родилась раньше Рингила и всегда заявляла права на него. Он родился хейтером – значит, принадлежал ей. Принадлежал, конечно, так, как хотел сам. То есть – целиком и полностью, вместе со своей жизнью и всем, что можно было бы принести в жертву этой силе. Ненависть давала силу, но кто-то должен был использовать ее так, чтобы отдать больше взамен. Это было бы справедливо и логично. Во всяком случае, настолько, насколько в мире вообще существуют отвлеченные понятия справедливости и логики.
Взрослые хейтеры не относились к ненависти серьезно. Они в лучшем случае ловили баланс, как Алара, но большей частью занимались еще и собственной жизнью. Рингил видел, как демоны привносят в жизнь дурацкие правила и законы, ограничивают все, что можно, позволяют себе злиться по мелочам, но все это пахло игрой. Пока не вмешивались беспредельщики. С ними все превращалось в мультиплеерную версию все той же игры...
Опять же от взрослых Рингил слышал что-то о пустоте. Это была сложная теория, которая, возможно, была ошибочной. Создатель кодекса о том, что за всем стоит пустота, не писал. Он писал о том, что миром движет ненависть, и все построено на ней. А еще – что Хаос умеет ненавидеть, и сила, которая притекает к хейтерам, является отголоском подлинной мощи Хаоса.
Последнее проверить было сложно. Рингил понимал, откуда приходит его собственная сила – ненависть была только ключом. Но другие тоже пользовались могуществом ненависти... Они брали. А Рингилу брать было нечего, получается – он своей природой был назначен отдающим.
Ненависть и темная любовь сейчас разрывали его на части, и он знал, что ненависть победит. Не сразу, конечно – он сделает так, чтобы его уход был подлинной жертвой... И все-таки, если бы Мэлис ответила иначе, можно было бы отложить... Отложить уход навсегда.
Гром не грянул, перекрытия не посыпались... Рингил высунулся из стены, отметив, что практически дошел, и снова вернулся к мыслям. Конечно, Мэлис не могла предложить им обоим жить. Не в ее это стиле, строго говоря. И не в ее стиле, конечно, отнимать законную добычу у ненависти и Хаоса...
Рингил знал, что смерть не приведет его в тот Хаос, где находятся все пострадавшие от рук первых, а так же сами первые и Феникс. Эту часть истории большинство народа знало, и знало неплохо, поэтому до детей какие-то кусочки информации о Департаменте долетали. Все идейные самоубийцы, пока что не решившие присоединиться к своим коллегам в склепе, особо подчеркивали в разговоре с новичками, что из окончательной смерти вернуться нельзя.
Он не знал, что его мать именно из этого и вернули... А если бы узнал – не поверил бы. Обязательно докопался бы до глубинной подоплеки и остался при своем мнении.
Смерть – это способ заставить остальных ненавидеть жизнь. Главное – умереть вовремя и правильно, оставив после себя побольше тех, кто умеет помнить. Лучше всего, конечно, демонов... Нет, сошли бы и люди, на худой конец... Вообще-то Рингил хотел бы, чтобы его помнили демоны, но коллеги-хейтеры для этого и впрямь подходили слабо. А покидать свой дом, лучшую реальность из всех существующих, он не хотел. В этом вопросе Рингил был радикальнее Велки – та всего лишь не хотела появляться в адаптированных реальностях и Департаменте. То есть, появляться, конечно, можно было – при сильной необходимости. Но работать на Департамент потомственные хейтеры не собирались. В крайнем случае, конечно, можно было бы использовать одну идею, но возможность защитить всех демонов разом подворачивается нечасто, и хейтеров к ней не допустят. Хотя бы потому, что не знают, когда в голову идейного самоубийцы стукнет прекрасная идея совершить акт самоуничтожения – до того, как задача будет выполнена, или все-таки после. Оба варианта имели свои преимущества с хейтерской точки зрения. Оба считались допустимыми. А просчитать, в каком случае количество разъяренных демонов будет большим, можно и без калькулятора...
Из-за стены, слева, доносилось чье-то пение. Рингил прислушался. Пел один из обращенных – различать их хейтер так и не научился. Конечно, они говорили на разных языках, да и внешне различались всем, за исключением длины волос, где разница была минимальной. Но смысла в близком ознакомлении с парнями, один из которых вообще был беспредельщиком, а второй – неизвестно чем, Рингил не видел.
