Дернувшись рывком, леди Малфой устремилась вперед.
Из густеющего воздуха собрались, подобно мириадам лютых демонов, большие и свирепые летучие мыши и черными сгустками кинулись на идущую. Они царапали когтями поле, которое непрестанно ткали вокруг произносимые заклинания, жилистые перепончатые крылья с шипением плавились о него, а гады визгливо таяли, не долетая до пещерного пола.
Ведьма упрямо двигалась к цели.
За расступающимся мраком перед Гермионой простерлось мутное озеро. Заклинания, которые она продолжала шептать, сплели над ним дымчатый узкий мостик, вязкий, словно болотная трясина. Леди Малфой двинулась по нему медленно, будто противясь раскаленному ураганному ветру, дующему в лицо.
Вода в озере забурлила и начала подниматься, встала стенами по обеим сторонам моста и нестерпимой силой давила на ведьму. Ее сопротивление слабело. Вода просачивалась сквозь завесу заклятий, тонкими струйками стекала под ноги на болотистый вязкий мост.
Вот давление увеличилось, и уже целые фонтаны пробивались в растущие бреши. Кровь шумела в ушах. Прибывающая жидкость обернулась удушливым плотным туманом – он обволакивал, проникал внутрь, разъедал жаром легкие. Гермиона упала на колени, не в силах больше идти.
Какая ирония. Погибнуть здесь, решившись на последний, самый страшный шаг, погибнуть в колдовской западне собственного отца, ловушке, которая должна была дать надежду на спасение…
Липкий туман забрался под одежду. Гермиона чувствовала, что лишается сознания, ее дымчатый мост таял, и она понимала, что сейчас канет в мутные воды озера навстречу смерти.
Внезапно жар, окутавший ее, ожег холодом левое плечо. И, будто плавясь, стал отступать, стекать волнами, снова превращаясь в жидкость. Заклятие гасло, наткнувшись на Черную Метку, которую ведьма не догадалась обнажить, вступая в околдованный коридор.
Густая мгла рассеивалась, стены пещеры таяли.
И вот обессиленная Гермиона оказалась на полу верхнего коридора, в десяти шагах от запертой двери в комнату дочери.
Будто приглашая ее, дверь распахнулась.
Это вернуло женщине силы, страшная отчаянная решимость развеяла усталость.
Она поднялась.
Сердце снова порывисто застучало в груди. Теперь ничего не препятствовало осуществить страшный долг. Но Гермиона медлила.
Вдруг усадьбу до самого основания сотряс страшный удар, идущий снизу. Сколько времени потеряла Гермиона в колдовской западне? Быть может, уже слишком поздно!
Она решительно шагнула вперед. С трепетом окинула комнату взглядом, опасаясь натолкнуться на страшное свечение выцветших зеленых глаз, которые могли распахнуться на лице Генриетты в любую минуту.
Но девочка мирно спала в своей постели со спокойствием невинности, очарованная магическим дурманом.
В этой комнате, которой не коснулись разрушения страшной битвы, было очень тихо и безмятежно покойно. Через окна пробивался яркий дневной свет. Как странно. Сколько же времени Гермиона боролась с околдованной пещерой, если уже настал день?..
Она невольно бросила взгляд на улицу.
Нет, это не яркое небесное светило наполняло комнату Генриетты, ее озаряли сквозь подернутые маревом заклинания окна высокие пятна сотен сверкающих шаров, повисших над садом Блэквуд–мэнор, подобно многочисленным миниатюрным солнцам. Под этим светом сновало в беспорядочной суете множество людей – орденовцы и мракоборцы, сотрудники Министерства магии, прочие колдуны и колдуньи – все они силились проникнуть в дом сквозь прочную защиту, выставленную Гарри Поттером. Как давно они там, кто позвал их?
Гермиона вспомнила о Снейпе, которого выкинули вон из усадьбы. Да, наверное, это он призвал помощь. Но что же с того? Никто из всех тех волшебников не может прийти на выручку, никто вообще уже не может помочь…
…Она так мирно спала в своей постели. Спокойная и безмятежная. Такая маленькая, такая беззащитная и бесконечно родная.
Рядом, на тумбочке, около расплескавшейся пиалы с каким‑то зельем, сидел, свесив длинные розовые уши, плюшевый кролик Тото с бурым пятном на распоротой грудке.
Тото.
Каро больше нет, нет надежды. Ничего не осталось.
— Я всё равно тебя потеряю, – прошептала Гермиона, медленными шагами приговоренного по эшафоту подходя к кровати дочери, – только намного страшнее. – В эти мгновения она позабыла всё: страшную полосу препятствий к этой комнате, мириады волшебников, снующих за окнами, двоих Черных магов, схватившихся внизу в смертельной битве. – Мы могли бы убежать на край света, молить его о пощаде, – шептала Гермиона, своими ледяными руками сжимая теплые пальчики спящей дочери. – Но он никогда не пощадит нас, Етта. – Она решительным жестом расстегнула две уцелевшие пуговицы на мантии и скинула ткань назад. – Понимаешь? У меня нет выхода, совсем–совсем нет. У меня опять нет выбора.
Внизу послышались грохот и новый взрыв, осыпались откуда‑то битые стекла. На улице за окнами плясали отблески заклинаний, перекрываемые пеленой колдовского марева.
Даже если Каро воскреснет в одном из своих Хоркруксов, времени на ее помощь уже не осталось. Или Волдеморт там, внизу, убьет Гарри, или Гарри убьет его и затем прикончит себя. Так и так Генриетта обречена на гибель, еще более страшную, ужасающую, мучительную. Мучительную не столь для нее, сколь для самой Гермионы.
— Или я сделаю это сейчас, – внизу снова что‑то громыхнуло, и усадьбу сотрясло с вибрирующим звоном, – либо ты откроешь свои глаза, Етта, но они уже не будут твоими. И ты погибнешь, всё равно. А твое тело, оно попытается убить и меня, и grand‑père, понимаешь? Ты всё равно никогда уже не проснешься. Они отняли тебя у меня. Они все. Плохие и хорошие, все они – им плевать на нас с тобой, и они нас с тобой разлучили.
Она крепче сжала хрупкие пальчики спящей и, наклонившись вперед, осторожно поцеловала Генриетту в лоб. Дыхание девочки обдало лицо чем‑то терпким, в горле встал горький, рвущий всё существо ведьмы ком. Сейчас это легкое, едва ощутимое посапывание прервется навсегда. И она больше никогда не откроет свои изумрудные глаза, никогда не зашипит по–змеиному, не топнет упрямой ножкой… Никогда, никогда, никогда…
Неотвратимо и страшно. Безвыходно.
— Всё будет так, как решу я, – прошептала Гермиона, повторяя давние слова Милагрес. – Твоя судьба сложится так, как решу я. Так, как решу я… Это неправда, милая, – дом снова потрясло мощным толчком, – если бы я могла что‑то решать, ты не была бы здесь. И ты жила бы долго, счастливо… Ты бы еще много лет ходила по земле, последняя из Саузвильтов. Но только я ничего не решаю. Милагрес ошиблась, впервые ошиблась. Я лишена всякого выбора по праву рождения, Генриетта. – Она завела руки за спину и вынула из‑за пояса волнообразный серебряный кинжал, с лязгом вытащила его из ножен. – Если там, дальше, существует память, Етта, знай: я никогда не желала тебе зла. Я сейчас пронзаю этим кинжалом не только твое сердце. Я убиваю нас обеих. И моя душа, всё, что от нее еще осталось, покидает землю вместе с тобой. «Не волею своею, но по воле крови своей; жертвою за грехи предков своих, отмеченный врагом и закланный другом, омытый слезами и кровью на ложе смертном своем!» Миссис Блэк сказала, что это совсем не больно.
