И услышал спокойный шёпот Старшего.
— Пока не скомандовали отбой, работаем.
— Мёртвого не могу, — признался Гаор.
— Откатывайся и лежи, — разрешил Старший, выворачивая до хруста в позвонках голову парня, чтобы Шестой и Семнадцатый вошли оба сразу.
Лежи? А, чтоб под пулю не попасть — остатками сознания сообразил Гаор, выдираясь из сосредоточенно-весёлой толпы. И лучше к стене, а не им под сапоги, наступят на горло подковкой и конец. Скованные за спиной руки заставили его лечь на живот. Действие "пойла" уже заканчивалось, в холодной враждебной белизне гасли краски и звуки, всё стало далеким и безразличным. Слабо ломило тело, внутри было пусто и противно, но не так, как с той девчонкой. Сейчас он о сделанном не жалел. Может, этот парень и не виноват, и его просто подставили "в назидание" остальным — армейский опыт Гаора знал слишком много подобных случаев, но… не этот, так другой, все они… другого не заслуживают.
— Стоп! — крикнул кто-то далеко и тихо.
Толпа рабов отхлынула из центра зала к стене у двери. Младший и Новенький помогли Гаору встать. Он проморгался и, преодолевая всё сильнее окутывающее его безразличие, увидел лежавшее в центре на заляпанном красными и белёсыми пятнами полу изломанное и уже несомненно мёртвое тело. Негромкий приказ Старшего, и Десятый, Пятый, ещё кто-то вышли, сгребли разбросанную вокруг тела одежду и вернулись в строй. Одеваться не стали, побросали к стене.
Короткий приказ офицера, и строй спецовиков, чётко и согласно громыхнув каблуками, делает поворот и колонной по одному, описывая круг вокруг казнённого, покидает зал. И каждый, проходя мимо трупа, чётко, не халтуря и не притворяясь, плюёт на него.
Всё, казнь закончена.
Когда спецовики вышли, Старший стал снова распоряжаться.
— Дневальные, шмотки соберите и в коробки. Всё, пошли.
По дороге в камеру негромко, но оживлённо обсуждали происшедшее и предстоящее.
— Старший, а душ?
— Распорядок забыл? Завтра.
— А сегодня не дадут?
— Что дадут, то и возьмёшь.
— Хорошо сработали.
— И Лохмач удачно пришёлся.
— А болтали, спецовики упёртые, а этого смотри, дохлым дотрахивали.
— Слабак, быстро вырубился.
— Да нет, этот ещё держался, ты вспомни того, ну, помнишь… В момент же заломали.
— Дурак, тот сам со страху кончился.
— А как верещал, а? Ну, чисто поросёнок.
— Я ему рраз! Аж в горле у него хрустнуло!
— А Младший-то разошёлся как? И Лохмача бросил, сам полез.
— Все хороши, — подвёл итог Старший, когда они вошли в камеру. — Чисто сработали. Отдыхаем. Лохмач пусть полежит и в мягкую работу его.
— Да он спит уже, — засмеялся Новенький, укладывая Гаора на нары. — Руки перестегнуть или совсем снять?
— Перестегни, а то дёрнется со сна, — усмехнулся Старший. — И не буди, пусть спит.
— Фуу, отвели душу, — вздохнул кто-то, укладываясь рядом с Гаором и гладя его по спине. — Ничего, парень, кабы хоть раз в неделю такое, то совсем бы хорошо было.
Слова доходили до Гаора глухо, сил на понимание не было, полусон-полузабытье поглотило его белым колыхающимся туманом.
Очнулся он уже под вечер, опять, в который раз, лёжа ничком на нарах под чьим-то телом. Было больно и противно, горел после "пойла" рот, тошнило, но всё это было уже привычным и потому…
— Очнулся? — спросил Младший.
Он лежал рядом, подсунув руку ему под живот, гладя и лаская ему мошонку.
— Пятый, кончай, ему поесть надо.
— Можно, — согласился Пятый. — Ты подщекочи ему, чтоб прочувствовал. А так совсем хорошо лежит.
— И не дёргается? — подчёркнуто удивился Резаный. — А ну давай, проверю.
— Себе пососи, если свербит, — спокойно сказал Младший. — Велено мягко работать, так не лезь.
— А ты, я смотрю, осмелел, — угрожающе сказал Резаный. — Думаешь, одного задохлика заодно со всеми трахнул, так и "прессом" настоящим стал?
— Не задирайся, — продолжая ласкать Гаора, ответил Младший. — Я здесь побольше твоего, на моей памяти, знаешь сколько таких, как ты, в "печку" ушло? Так что отвали. Ну вот, Лохмач, не надувался, не держал в себе, и всё хорошо.
Гаор молчал, про себя проклиная собственное, в очередной раз предавшее его тело. Пятый оттолкнулся от его спины ладонями и встал, Младший убрал руку и тоже встал:
— Отдыхай, сейчас я тебе поесть принесу.
Пресс-камера жила обычной вечерней жизнью, отдыхая после удачной работы. Гаор лежал по-прежнему ничком и слушал разговоры про выданный в обед доппаёк за удачную работу, что завтра должен быть душ, что… "В душ-то хоть раскуют?" — подумал Гаор.
— Поешь, — тронул его за плечо Младший.
Гаор подтянул под грудь скованные руки, оттолкнулся ими от нар и встал на колени, повернулся и сел, преодолевая боль. Младший протянул ему кружку с хлебной кашей.
— Ешь, она ещё теплая.
Гаор кивнул. Кружилась голова, тошнило, во рту мерзкий вкус "пойла", делавший противной и кашу.
— А это доппаёк, — Младший забрал у него опустевшую кружку и дал другую… с чаем?
Гаор глотнул и едва не поперхнулся. Чай был сладким! Или не чай, неважно, но сахару в кружку сыпанули не меньше двух ложек.
— Ага, — засмеялся его удивлению Младший, — за работу выдали. Что на допросах, что сегодня сработали чисто. Правда, здорово?
— Младший, а чего ты так подлизываешься к нему? — лениво спросил Резаный. — Думаешь он тебе отхлебнуть даст? Как же, лохмачи поселковые, они только о себе думают. Або вонючие.
Резаный нарывался и напрашивался вполне откровенно, и пора давать ему укорот. Если он хочет дальше жить в камере нормально — а о том, что его завтра отдадут хозяину, Гаор старался не думать, чтобы разочарование не оказалось слишком страшным — так надо укорачивать сейчас. Ну, была не была. Тело, конечно, болит, и руки скованы, но… надо. Гаор допил и отдал кружку Младшему. Повернулся к лежавшему на нарах Резаному, чтобы не оказаться спиной к нему.
— Тебе врезать или сам заткнёшься? — угрожая не словами, а интонацией, спросил Гаор и продолжил на говоре Арботанга, проверяя мелькнувшую догадку. — Если у тебя ко мне что есть, фраерок, то и без толковища разберёмся.
— Обоим накостыляю, — ответил вместо Резаного внимательно наблюдавший за ними Старший. — Что раньше было, забудь как не было. Резаный, ты тоже. Понял, нет?
— Это ты не мне, а ему объясни, — рывком сел Резаный. — Ты чего про Серенгай вздумал орать? Тебе какая там печаль?
— А ты что, про Серенгай помнишь? — спросил Гаор.
Всё вставало на место. Ненависть Резаного к аборигенам, болезненная реакция на нашенские слова, и вечно сжатый правый кулак, и как смотрел сегодня на строй, и как слушал приговор… должно сойтись, если б ещё не кружок у него был…
