— Сейчас, — улыбнулся он Венну. — Сейчас я кое-что улажу, и продолжим.
Венн благодушно кивнул, всем видом демонстрируя, что никуда не торопится и вообще… дружба превыше всего!
И опять обычное утро пресс-камеры. Боль во всем теле, тяжёлая после "пойла" голова. Подъём, поверка, завтрак и… в работу. Сам он опять не лёг, и его обрабатывали опять стоя, сразу двое. Резаный, как и велел ему Старший, в упор не замечал Гаора, валялся на нарах, о чём-то болтая с Шестым.
После обработки Гаору позволили лечь. Снять наручники он уже и не просил. Лежал на нарах на спине, закинув скованные руки за голову, и угрюмо глядел в потолок. Ждать ему нечего и незачем. Очередной работы? Порции "пойла", после которого как после тяжёлой злой выпивки. А выпить бы сейчас. Хоть того же "пойла", чтоб хоть ненадолго всё стало ярким и громким, и чтоб не думать ни о чём.
Дневальные убирали камеру, загнав остальных на нары. Младший лёг рядом с Гаором, погладил его по груди, расправляя завитки.
— Правильно, Младший, — сказал голос Старшего, — давай, приласкай его, пусть к рукам привыкает. Только не растягивай, а по-быстрому. А то в душ скоро.
— В душ раскуёшь? — разжал губы Гаор.
Старший засмеялся:
— Ты смотри, сразу очнулся. Ладно, не мыть же тебя. В душе сниму. Но попробуешь трепыхнуться, или махаться начнёшь, то тогда не обижайся. Опять прикуём и только на работу отпускать будем. Понял?
Радужная перспектива душа и свободных рук настолько обрадовала Гаора, что он, не сопротивляясь, дал Младшему довести себя до конечных судорог.
— Ну вот, — Младший радостно погладил его по лицу, — даже держать не пришлось. Ты отдохни пока, сейчас в душ пойдём.
Душа пришлось ждать долго. Во всяком случае, Гаор успел задремать, и команда Старшего на выход заставила его вскочить так резко, что он с трудом устоял на ногах.
— Давай руки.
Старший ловко снял с него наручники. Тяжёлые набрякшие за эти дни руки упали вдоль тела, отозвавшись болью в плечах. Гаор с трудом удержался от стона.
— Так, — пытливо посмотрел ему в глаза Старший. — Младший, Новенький, давайте с ним, и если что, вы за него ответите.
Младший и Новенький сразу встали рядом с ним. Чему Гаор в глубине души был даже рад: что-то ноги плохо держали его.
Как он и заметил вчера — это спецуру они только вчера ухайдакали? — душ был налево от камеры. Небольшой зал с душевыми рожками, без перегородок, но и без скамеек. "Ну да, — сообразил Гаор, — спину здесь потереть не попросишь, не так поймут". У входа коробки с кусками мыла и мочалками. Но дверь не герметичная, а души имеют свои краны. Уже легче.
Мылись весело, перекликаясь и "балуясь" прямо под струями. Но его не трогали. То ли Старший посчитал, что двух раз с утра ему хватит, то ли… да чёрт с ними со всеми. Во всяком случае, он предусмотрительно занял рожок в дальнем углу, чтоб никто не смог незаметно подойти, и вымылся почти спокойно. И насколько ему позволили одеревеневшие, ставшие неподъёмными и непослушными руки. Рядом, не задевая его, мылись Младший и Новенький. И моясь, поневоле ощупывая себя, Гаор понял, что сильно похудел за эту неделю. Ну, понятно. Три дня на одной воде, а потом ничего, кроме хлебной каши-болтушки, да одной-единственной кружки сладкого чая, он не получил. А с "пойла" не потолстеешь. Попробовать позвать Мать-Воду он даже про себя не рискнул. Не придет Мать-Вода сюда, в эту грязь, и не ему, палачу и подстилке, звать её, своим языком поганить. Некого ему звать теперь. Один он. Во всём и навсегда один.
— Лохмач, — позвал Младший. — Всё, пошли.
— Да, — отозвался Гаор, с трудом непослушными, торчащими врастопырку пальцами закручивая кран. — Иду.
Обмылок в одну коробку, мочалку в другую, из третьей достать полотенце. Вытереться и сбросить его обратно. И… и обратно в камеру. Домой.
И всё же душ как-то взбодрил его. Даже белизна кафеля уже не так слепила, позволяя разглядеть окружающее. Разложенные на полочках стержни, гладкие и с шарами, несколько пар наручников, пузырьки с нашатырём и ещё чем-то, бутылку с "пойлом", а внизу скобы для приковывания…
Гаор сидел на нарах, оглядывая камеру и её обитателей с холодным вниманием. Руки, как не его, бессильно свисали вдоль тела. Надо бы попробовать размять, растереть пальцы и суставы, но он боялся неосторожным движением привлечь внимание Старшего и оказаться снова закованным. И всё равно, через страх и боль, сквозь отчаяние и равнодушие ему надо понять. Кто они? Кем были до пресс-камеры? До клейма? Почему Шестой никогда не был в лесу? Откуда у Старшего командирские, даже офицерские нотки в голосе? Почему Гладкий, "балуясь", перебирает пальцами по чужой груди, как по клавишам? Почему Младшего, "никудышного пресса", держат уже несколько, как он понял из обмолвок, смен? И каково будет его место в этой камере. Его "учёба", похоже, закончилась, и что теперь?
— Ну что? — остановился перед ним Шестой. — Сам ляжешь или приковать надо?
Гаор твёрдо посмотрел ему в глаза.
— Сам не лягу.
Шестой зло ухмыльнулся.
— Ну, как хочешь, Лохмач. Старший, наручники где?
— А что? — спокойно поинтересовался Старший. — Отбивается?
Лежавшие на нарах засмеялись.
— А он и не трогает.
— Ну, Шестой, попробуешь Лохмача так завалить?
— Боишься, когда он без наручников?
— Шестой, ты его уговори.
— Попроси.
— В лобик поцелуй.
— Нет, ты сам сначала под него ляг, чтоб честным обменом.
— Во, дело!
— А мы посмотрим.
— Чему научился.
— Точно, зря что ли всей сменой над его задницей трудились.
— Лохмачу тогда "пойла" надо, — озабоченно сказал Младший. — Он без "пойла" ещё не сумеет.
Гаор внешне спокойно продолжал сидеть на нарах. Да, он всё понимает, но… но сам не ляжет.
— Насчет "пойла", это ты прав, — согласился Старший. — Давай, Лохмач, пора тебе и на верхнего учиться.
— Он ещё нижним не работает, — буркнул Шестой.
— Боишься, порвёт он тебе? — рассмеялся Старший, беря с полки бутылку с "пойлом". — Давай-ка, Лохмач, попробуем с разбавленным, на цельном ты уж слишком активный.
Гаор, понимая, что сопротивление не поможет, вернее, невозможно, обречённо ждал продолжения, стараясь не сорваться на унизительные просьбы пощадить. Старший достал с полки кружку и налил в неё до половины "пойла", сходил к раковине и долил воды из крана. Камера притихла в предвкушении зрелища. Судя по лицу Шестого, тот уже жалел, что сам всё затеял и, получается, напросился. "А ведь и впрямь порву я его", — подумал Гаор. Ну, так туда паскуднику и дорога. И мне тоже.
Старший остановился перед ним и протянул кружку. Но сказать ничего не успел. Потому что по коридору к решётке подошли двое. Надзиратель в обычной войсковой форме с пистолетом в открытой кобуре и дубинкой в руках и второй, в сером полувоенном костюме. Старший сунул кружку в руки Гаору и побежал к решётке, быстро шепнув:
