Но когда он взялся за починку двери, обнаружил нехватку каких-нибудь дополнительных рук и поднял жив-курилку. Увы: высохшее тело мумии не было наполнено силой, а главное, ума у него не хватало, чтобы подчиняться сразу двум приказам. К примеру — приподними и держи. Или приподнимет, или подержит, одно из двух!
Но звать кого-нибудь на помощь Теренций не решился. Кто ему поможет? Упырёк в этом смысле бесполезен, Део, Ливендода и Тобиаса сейчас дома нет. Винни опять пропадает с удочкой на озере… А отца он обидел.
Горько сожалея, Теренций с кряхтением приподнял дверь, но длины руки, чтобы смазать петли, ему не хватало. Придётся, видно, совсем снимать всю створку с петель, а она тяжёлая. Получился ли потом навесить дверь самому? Ванильный крутился и так и сяк, пока в раздражении не пнул ступеньку. Ушибив пальцы на ноге, он сел на крыльцо и подпер щёки руками. Может, каким-нибудь заклинанием себе помочь? Неспортивно, конечно, но что делать?
И тут захрустели под ногами ветки и зашуршала старая трава.
— Я тебе тут перекусить принёс, — жизнерадостно сказал Первый Некромант, чёрной тенью сгущаясь возле крыльца.
Яркий день стал ещё ярче вокруг его чёрного плаща с капюшоном, скрывавшим лицо.
Он оглядел фронт работ и добавил:
— Вижу, тебе не помешают лишние руки. То есть не лишние…
— А дополнительные, — обрадовался Теренций.
Из леса выбежал заяц, за которым нёсся счастливый пёс Ватсон — пасть нараспашку, язык чуть не на плече. Хороший нынче день.
* * *
— А знаешь, — сказал однажды Нот черепу Гоше, — я не настоящий человек.
— А какой же? — Гоша от удивления забыл, что решил не разговаривать с маленьким Странником после того как тот стащил у Теренция склянку с драгоценной мазью от укусов нежити.
— Знаешь, как делают кукол? Ну, из фарфора или из ткани. Вот и меня сделали.
— У тебя вон ссадина кровит и на лбу синяк, — не поверил Гоша.
— Они сделали меня из разных частей, — маленький Странник вздохнул. — Они наверное тоже были некроманты, те мои, другие родители. Я их не помню. А потом отдали этим, приёмным. Но никого не обманешь. Меня сделали из мёртвых детей, и поэтому от меня все сторонятся. Даже пёс Теренция на меня рычит. И цветочная фея мне в какао плюнула, а что я ей сделал?!
— Глупости говоришь, — сказал Гоша и почувствовал, что ему немного не по себе.
Но он передал этот разговор Теренцию, а Теренций, как лучший друг, пересказал его Омегычу. А тот уже поведал о сомнениях Нота Уиндварда Матери Некромантов. Она удивилась, потому что никто никогда не говорил Ноту, что он приёмный. Откуда он это взял?
— Остаточная память, — сказал ей Первый Некромант. — Какие-то обрывочные воспоминания о не очень хороших родителях.
И Мать поёжилась. Мог ли маленький Странник помнить всякие страшные вещи вроде мёртвых детей?
Возможно, что и мог.
— А что делают с памятью в таких случаях? — спросила она.
— Не дают ей вырываться наружу, — ответил Первый. — Попробуй усилить заклинание, лишающее его воспоминаний.
— Этак он забудет и как пуговицы застёгивать, — проворчала Мать.
Поздним вечером, когда стемнело, она нашла Нота, полураздетого и босого, на перекрёстке, стоящим на большом жертвенном камне. Ночь выдалась звёздная, и мальчик смотрел в небо не отрываясь. Когда с неба сорвалась и чиркнула, словно спичка, крупная звезда, он вздрогнул и посмотрел на Мать. Его глаза казались полными звёздного света, и этого оказалось достаточно, чтобы в груди что-то заныло. «Я оттаиваю по отношению к нему, — подумалось Матери Некромантов. — Я не могу не впускать этого ребёнка в своё сердце слишком долго. Я соврала ему тогда, что не смогу полюбить, и соврала Омегычу о том же. Кто, кроме нас поможет Страннику стать человеком?»
— Ты так простудишься, — сказала Мать и укутала Нота в тёплую накидку.
Когда она подняла мальчика на руки, он положил голову на плечо Матери и сказал:
— Это ничего. Ненастоящие дети не простужаются.
И тогда она заплакала.
* * *
Анда взбиралась на утёс: всё выше и выше. Залезла на маленькую площадку, откуда хорошо просматривалась долина — и дом-на-семи-ветрах, и сад, похожий на лес, и озеро. Изгибы речки, повторяющие форму ущелья, густые леса, склон соседней горы, пещера Бессвета — всё было словно на ладони.
Издав пронзительный птичий клич, Анда подозвала к себе ястреба-теревятника, который уселся на её тонкую руку в толстой кожаной перчатке. Сверкнуло крошечное золотое кольцо на лапе. Анда дала ястребу кусочек кроличьего мяса, погладила ему шею под клювом и чуть подбросила птицу на руке. Ястреб неохотно снялся с места и сделал над долиной большой круг.
Это был сигнал. С выступа скалы на соседней горе сорвалась чёрная тень куда больше ястреба, распахнула огромные крылья, засвистела и заклекотала. Анда подождала ещё немного, чтобы тень приблизилась.
Затем встала на самый край утёса и, выбрав момент, сделала шаг в пропасть. Высоко — так высоко, что дух захватывает! Отсюда дом казался чуть больше спичечного коробка!
Бессвет подхватил её, прижал к пахнущей холодным воздухом груди, и вместе они летели… правда, тяжело и недолго. Над одной из скал оперённый вдруг взмыл ввысь и круто развернулся в небе, прежде чем приземлиться. Анда и дрожала, и смеялась.
Они долго стояли на скале и смотрели, как ветер колыхал лес, как блестящая рябь пробегала по глади озера, как бурлила мощная и холодная река, как облака меняли свою форму и как дымилась труба дома-на-семи-ветрах. Так и не сказав друг другу ни слова, они обняли друг друга напоследок и разлетелись в разные стороны: Анда бегом вниз по горной тропе, срываясь и оскальзываясь, а Бессвет свечой в небо.
Анда спустилась в долину, её щёки горели от холодного воздуха, а губы пересохли и потрескались. Ладони помнили, как мягок пух на груди Бессвета и в ушах всё звучали торжествующий клич ястреба-тетеревятника — и свист в ответ на птичий крик.
Бессвет помнил только тепло. Он был готов возвращаться к ней раз за разом, следуя сигналу, только за тем, чтобы ощутить ещё раз — тёплое прикосновение, тёплое дыхание на лице, тёплые руки на плечах.
* * *
Чем пахнет утро?
Свежестью осеннего сада, сбрызнутого росой, опавшими листьями, преющими на пожухлой траве, грибницей, терпкими яблоками в корзинах. Пахнет кофе из кухни, булочками с корицей к завтраку, далёкими кострами, на которых вчера вечером кто-то жёг листья.
Какое утро на ощупь? Как льняная наволочка, согретая щекой, как шершавый деревянный стол, на котором стоит глиняный кувшин с водой. Как шёрстка котёнка, забравшегося к тебе на колени, чтобы поприветствовать хозяина. Как слегка облупившаяся краска на подоконнике, на который ты облокачиваешься, чтобы выглянуть наружу. Как лепестки георгина на нём — цветочная фея не может принести тебе цветок целиком и оставляет несколько лепестков, напоминая о себе. Как упругость листка клёна, ещё зелёного, но с жёлтой каймой, как его твёрдые прожилки, как щепоть свежей земли, которую бездумно растираешь между пальцами, проверяя почву…
Какое утро на вкус? Кофе со сливками, тающий крем, которым облиты булочки с корицей, сладость, лёгкая горечь, терпкость и снова сладость… пресноватый сыр из Фёкки, сдобренный чёрным перцем, и маслянистый вкус оливок… Вкус лёгкого ветра на коже и губах, вкус позднего яблока с ветки, холодного, кисловатого. Вкус поцелуя девушки, пойманной на бегу к ручью, вкус ледяной воды из лесного ключа, вкус лиственничной хвои, неизвестно зачем отведанной при прогулке по лесу, сладкий вкус переспелой ежевики на цепляющемся за руку побеге…
Теро-Теро провёл ночь как обычно, в забытьи, заменившем ему сон, но под утро его одолели воспоминания. О том, что он когда-то имел и о том, как он был богат. Даже далёкий замок, которым он владел, и сокровища в сундуках, и бескрайние земли Туммарионе, в которых являлся властителем, не могли возместить утраченного. Он даже видел, разговаривал и слышал только благодаря магическим артефактам. И только чтобы не рассыпаться на отдельные косточки, носил Ливендод чёрные доспехи.
