Долго лежали, надышаться не могли. Некрас ткнулся лицом в траву, руки раскинул, будто землю обнять хотел. Нельга рядом дышала тяжко, глаза зажмурила от солнца, что сияло ярко. Обоих накрыло тишиной, шорохом легкого ветерка и скрипом сосновых стволов, что тянули к небу свои ветви-пальцы.
— Медовая, вот ответь, почто мне такое наказание? Сбежать от меня хотела? В нави укрыться? — Некрас повернул голову и смотрел на Нельгу.
Очелье она оставила Мологу, косу, что разметало водой, распластала по траве. Сама бледная, дрожащая…любимая.
Поднялась, присела — вода по лицу, рубаха к телу прилипла — брови изогнула и заплакала. Да так горько, что Некрас сам чуть было слезу не отпустил. Подлез ближе, сел рядом, а она кинулась ему на грудь и заскулила:
— Некр-а-а-а-с… — вцепилась в рубаху, сжала так, что ворот едва не треснул.
Обнял, к себе прижал, и сей миг самого затрясло — шутка ли, едва в навь обое не попали.
— Медовая, любая… Ну что ты? — целовал волосы промокшие. — Всё уж, всё. Чего рыдать-то? Ай, воды мало?
— Да как же ты…Откуда… — бормотала сквозь слезы. — Ведь едва не потоп. Как же…
Некрас и ополоумел маленько. Ведь не о себе она, о нем сейчас слезы лила. Может, полюбила? Может, разумела, что дорог он ей?
— Глупая … — взял в ладони большие личико ее заплаканное, поцеловал щеки мокрые, губы румяные. — Я за тобой хоть в Молог, хоть в навь. Ужель не поняла еще?
— Как узнал-то? Как явился? Ведь сулился через две семдицы… — задыхалась, но от губ его не уворачивалась.
— Никак ждала? — рука его сама собой скользнула на ее шею, и поползла ласковой змейкой по плечу, по спине.
— Во сне видала… — вздыхала, прижималась крепко. — Как ты из Молога меня тянешь… Некрас, Некрас…Как же ты?
— Знал, что беда с тобой, — руками ее оплёл, прилип, что смола. — Веришь, ни спать, ни есть не мог. Вот и отвалили из Решетова раньше. Если б Беляну не встретил, так и …
— Беляну? — Нельга всхлипнула на его груди, слезы уняла и лицо подняла. — Не пойму я.
— Подслушала она, что Цветава дурное замыслила, притекла Тишку твоего звать на подмогу. Он побежал и я за ним.
— Тихомир там был? Видел?
Он не ответил. Чуял, что не время сейчас говорить о любви Нельгиной. Озлился, ревниво заглянул в зеленые очи, блестящие от слез.
И она промолчала, глаза опустила, уперлась ладошкой в грудь парня и отодвинулась. Тишина повисла, но недолгая.
— Медовая, ты бы хоть косу отжала. Вода по сию пору бежит. Гляди, не захлебнись опять, — скрепил себя и потянул с ноги сапог, отяжелевший после реки.
Вылил воду, да много, словно из кадки. Второй тоже стянул и выплеснул, а уж потом глянул на Нельгу. Она сидела тихонько, глаз не поднимала: то ли думала, то ли вспоминала что-то.
— Прилипла? Давай помогу, — цапнул девушку за ногу и сапожок потянул, воду вытряхнул и за другой принялся.
Поставил обувку сушить, а сам взялся на белые ножки — маленькие, замерзшие — отогрел руками горячими.
— Сама я, что ты… — смутилась, но не приметил Некрас на лице ее брезгливости или иного дурного и неприятного.
— Ты уж сделала сама. Теперь сиди и радуйся! — не хотел ругать, не желал пугать и кричать, но само собой выскочило, а все потому, что испугался за нее. — Тебя зачем на тропу-то понесло?! Чай не на привязи туда тянули?! Чего смотришь?! Отвечай нето!
Она глаза распахнула, брови взметнула высоко, трепыхнулась испуганно, да и ответила:
— Так холопка сказала, что Тиша упал в Молог.
Некрас и вызверился: засопел, брови сдвинул, и будто шире стал, больше.
— Тиша? Гляньте на нее. А хоть бы и упал, там ему и место! Я бы еще и подпихнул! — кровь в голову стукнула, заставила слова страшные кинуть. — Отвечай, ему обещалась? В дом звал? С того ты мне тогда отлуп кинула?
И дышать перестал, горло сжало. Солнце померкло, и сосны казались чудищами, и Молог злым, и трава жесткой.
А она молчала, только грудь под рубахой девичьей дрожала, вздымалась тревожно.
— Говори, — прошипел, надвинулся, навис над Нельгой.
Она головой помотала и ответила тихо-тихо:
— Звал. Просил его стать, — помедлила малый миг, что Некрасу почудился годом. — Отказалась я. И тебе отказ дам, Некрас. Не его я, не твоя. Ничья.
А Квит взял да улыбнулся. Уши-то дурные влюбленные, слышат только то, что хотят. Он и разумел — отказала Тишке, а что там дальше шептала, то уже и не в счёт.
— Вот и молодец, вот и разумница, — снова явь ожила для парня, окатила отрадой. — На что он тебе? Уж тьму раз говорил, я лучше.
Бровями поиграл потешно, а Нельга и хмыкнула смешливо. Сидели друг напротив друга и смеялись, будто и не было Молога бурливого, воды опасной и того страха, что натерпелись обое малое время назад. И то верно. Юность-то свое взяла, по доброте смахнула дурное, подарила хорошее, не стала маять долгой печалью.
— Некрас, скажи, ты хучь когда печалишься подолгу? Ты чуть не утоп ныне, а сидишь и лясы точишь. Дурной, как есть дурной, — улыбалась Нельга. — Ты зачем прыгнул? Ведь со смертью играл…
— А чего печалиться, медовая? Вот она ты, вот я. Солнце, сосны, небо синее. Отрада кругом, — головой тряхнул, обдал брызгами. — А прыгал за тобой. Сказал уж, везде достану. Моя ты.
Она уж рот открыла перечить, а он не дал, сунулся к ней и одарил быстрым поцелуем, сбил с мыслей.
— Ох, и хитрый, — ворчала, а румянилась, и то не укрылось от парня. — Спаси тя, Некрасушка. Если бы не ты, лежать мне на дне Молога.
— Во как. Некрасушка, говоришь? Ну, добро, — подскочил, на ноги встал. — Нельга, а ежели еще раз сигану в Молог пойдешь за меня?
И пошел уж к воде, дурной!
— Некрас, ты ума лишился? — и она подскочила, кинулась за ним. — Сей миг вернись!
— Вернусь, коли моей назовешься, — и улыбался, счастливился, как паренёк-подлеток.
— А и сигай! — руки на груди сложила, отвернулась. — Заполошный. Опять донимать принялся. Сказала — не пойду.
— Нельга, отчего? — голосом переменился, понежнел. — Люблю я тебя. И ты меня. Что? Думала не пойму? Не ты в руках моих таяла? Целовала так, что искры летели.
Она промолчала, голову опустила. Некрас и сам затих. Было с чего… Рубаха-то на ней мокрая, облепила, обвилась вокруг упругого тела. Не скрывала ничего, а будоражила кровь тем, что под ней. А тут еще тишина отрадная, нет никого, только река, сосны и она, медовая и сладкая.
Не будь она Нельгой, и медлить не стал бы. Напел бы в уши слов ласковых, заласкал поцелуями горячими и своей сделал сей миг. Но помнил Некрас о дурости своей, что створил в срубе, когда пытался силой взять. Нутром чуял — пока сама не подойдет, он сдохнет от хотелки, но не сунется.
Постоял, помаялся, да и решил, хитрый, подманить. Не знал как, а потому и ринулся ощупкой, вслепую. Понадеялся на случай.
— Нельга, ты мокрая. Солнце палит, то верно, но вода-то стылая в Мологе. Иди вон, за травой-то схоронись и скинь сырое. Просохнет нето. Да и сама отогреешься. Не ровен час огневица настигнет.
Нельга посмотрела на Некраса с опаской, прищурилась. А он, будто и не видел, отвернулся и принялся высвистывать. То ли соловьем, то ли жабой — сам не разумел. Да и какое там разумение? Девка рядом и не абы какая, а любимая. Тут не только свистеть начнешь, вьюнком завьешься, козлом заскачешь.
Она потопталась малое время, да и пошла. Схоронилась за высокой травой, зашуршала. Некрас по бережку побродил, побродил. Рубаху с себя скинул, отжал крепенько. Вернулся и уселся опричь того места, где Нельга сушилась. Видел, что запону на траву накинула, рубаху стянула, уселась и косу начала разметывать. Пропускала сквозь пальцы светлые пряди, словно гребнем чесала. Сидела-то близко, только руку протяни…
Вздохнул Некрас тяжко, головой помотал. Стянул порты и кинул на траву опричь себя, рядом устроил рубаху. Сидел тихо, смотрел на реку, жмурился на солнце. Себя уговаривал, но не уговорил, сунулся к Нельге с разговорами. И то верно! Не сидеть же сиднем!
— Нельга, а далеко нас унесло. Побултыхались бы еще хоть сколько-нибудь, так и до Нового Града доплыли. Я бы тебя на торг сводил. Там людно, шумно, — замолк, ответа ждал.
