Повернулся и наткнулся на взгляд яркий. Сквозь стебли травяные смотрела на него медовая, глазами блестела.
— Я бы побывала, Некрас. По сей день помню, как ты мне про домины-то рассказывал, — волосы с лица откинула.
И наново Квит завздыхал. Видел плечо белое, волосы, что золотым светлым медком укрывали девушку, блестели на солнце ничуть не хуже кудели золотой.
— А я по сей день помню, как увидал тебя впервой. Весна ранняя, капель, девки все зубы скалят, а ты идешь, словно во сне. Тогда еще понял, что непростая ты, особая. И глаза твои…окаянные.
— Простая, Некрас. Ничего во мне такого и нет… — голос ее тихо звучал, но все одно, отрадно. — Ищут нас, поди. Найдут ли? Как разумеешь?
— Пока Тишка твой отелится, пока сообразит, что и как, темень падет, — Некрас и имя-то Голоды не говорил, а будто сплёвывал. — Если додумается. А то и вовсе уснёт по дороге. Не бойся, медовая, отец насаду отправит. Или по суху кого пустит. Искать по берегу станут. Можем сами в Лугань двинуться, токмо придем к ночи. Сиди уж, когда еще доведется вот так-то. Глянь, красота вокруг.
— Красота? Некрас, чай все всполошились. Думают, нас в живых уж нет. А ты — красота.
— Вот найдут и обрадуются, — ухмыльнулся. — Чего зря метаться? Что? Что смотришь, взглядом жжешь? Ну, хошь, обсохнем и двинемся? Дойдем до Лугани, а там я тебя к отцу с матерью сведу.
Нельга всполошилась, выпрямилась, не иначе позабыла, что без рубахи. Плечи белые, грудь едва прикрыта волосами. Некрас зажмурился и отвернулся, опасаясь себя самого.
— Чего?!
— Того! Нельга, ты как дитя. В одно ухо влетело, в другое вылетело. Упреждал же, что поведу в дом. Мать привез, отца с места стронул. На тебя смотреть.
— Вот ты… Я ж тебе отлуп дала, какие еще смотрины? Ты чего удумал? — брови высоко возвела, удивлялась. — Ты взаправду, Некрас? В дом меня хочешь брать?
— Я тебе о том уже тьму раз сказал. Что опять-то? Орать тебе в самое ухо? — засмеялся. — Ты мне не веришь? С чего? Я не врал тебе никогда.
Она и замолкла, сидела удивленная, напоминала Некрасу девчонку сопливую, что увидала диковинку небывалую. А потом глазами понежнела, потеплела.
— Не врал. Никогда. И не прикидывался ни разу. Пугал, подкупал и все сразу говорил, думок своих не таил. Некрас, ты ж меня не знаешь совсем. Вот так прямо и возьмешь в дом? Я безродная, небогатая…
А он помолчал, улыбнулся и заговорил:
— В золоте ли счастье, медовая? А то, что род свой утратила, так не беда. В мой придешь, сыновей мне родишь. Токмо уговор, пусть зеленоглазые будут. А что не знаю о тебе, так ошиблась ты. Все, что надобно ведаю. А чего не ведаю, так чую. Гордая, разумная, горячая. Красивая, аж дух захватывает. И живешь по сердцу, не по чужому велению. Не купить тебя, не сломать. Целуешь сладко… — ожег девушку взглядом, заставил румянцем залиться. — Живем однова, Нельга. Я в яви хочу всего самого лучшего. И за тебя похлещусь, поторгуюсь с судьбой-то.
Она молчала долго, Некрас уж дергаться стал. Ужель отворотится? Не поверит? От сердца говорил-то, чистую правду.
— Купец ты. Торгуешься, покупаешь, лучшего ищешь. А о любви мне поешь. Товар я для тебя, а, Некрас? Заело, что отказала тебе? — вроде с ним говорила, а вроде и сама с собой.
— Товар, говоришь? А хучь и так, медовая. Ведь товар он разный бывает. Я тебе расскажу то, об чем никому не говорил. Вот чую, что токмо ты и разумеешь… — вздохнул глубоко и начал. — Я насаду от отца взял, дурень дурнем был. Наука купеческая непростая, я и упирался. Там сторгуюсь, тут деньгу сшибу. Бился за каждую чешуйку, кошель набивал. Злой был до золота, а все, чтоб отцу показать, что не пустобрёх я, а самый что ни на есть купчина. В самый торг пошли мы тихой водой до Нового Града. По пути в Бобры притекли, тюки стали волдохать. Пока копошились, к насаде бабка подошла. Крепкая еще, но уж подалась, сгибаться начала, седая вся и глаза такие, словно в навь смотрит ужо. И ко мне идет, так, мол, и так, помоги, не оставь. Внучка у меня единственная, болезная. Перхает* и днем и ночью, того и гляди оставит явь. Мучается сильно. Все твердит о шёлке, будто снится ей плат белый, такой, как княгиня носит вокруг шеи. Хучь разок потрогать… — пока говорил, издергался весь, словно по живому себя резал, но вздохнул и продолжил. — Смотрит на меня, в глазах мутных слезы закипают, а сама лезет за пазуху и достает тряпицу. А в узелке две серебрушки. Видать все, что есть. Протянула, и стоит. Рука-то работой расплющена, аж черная, но не тряская. Не инако знает, чего творит. Ты, просит, купи в Новом Граде хучь малый отрез, девку порадовать перед смертью. Отказать не смог, но и знал, на те ее деньги такой плат токмо поглядеть можно. Пришли в Новый Град, я и взял отрез малый. Золотым поклонился. Вернулся в Бобры, а бабка у берега пасется, ждет. Денег с нее взять рука не поднялась. Сунул ей плат и утёк поскорее. Ажник с насады слыхал, как рыдает старуха, богов просит за меня! Товар, говоришь?! Есть такой товар, что за него все отдать не жалко! Разумеешь ли?! Ты вот для меня такой товар, Нельга. Опомнись, моей стань. Все отдам! Что ж ты жилы мне рвешь?! Не видишь, не могу без тебя?! Всю жизнь ждать буду, к тому готов, токмо одна она. Время-то не поворотишь. Сейчас надо любить, сейчас желать, а не тогда, когда одной ногой в нави!
Вскочил, метнулся к воде, да встал как вкопанный. Позабыл, что без одежек, до того ли сейчас? Через малое время, понял — за спиной Нельга. Прижалась, руками обвила, волосами шелковыми коснулась, словно приласкала. Некрас и дернулся, повернулся к ней, ухватил крепко за плечи. А она глаза закрыла, дрожала, словно заяц.
— На меня смотри, не прячь глаз, медовая. Разумеешь ли? Я перед тобой, не иной кто. Сама пришла, стало быть, знала к кому идешь. Я не он, — голос дрогнул, взгляд потемнел.
Нельга глаза и распахнула, а в них свет и морок, чудо чудесное и бездна глубокая.
— Не он, — провела ласковыми ладонями по груди крепкой, потянулась целовать.
Некрас пропал совсем, ослеп и оглох. Чуял только, как сердце бухает — его и ее.
От автора:
Перхает — перхать — кашлять.
Глава 26
Нельга слушала горячие речи парня. Чуяла, разумела, что слова идут от сердца, льются только для нее одной. Смотрела на Некраса, на глаза его яркие, на волосы темные и видела, как тревожится, волнуется пригожий парень.
— Опомнись, моей стань! Все отдам! Что ж ты жилы мне рвешь?! Не видишь, не могу без тебя?! Всю жизнь ждать буду, к тому готов, токмо одна она. Время-то не поворотишь. Сейчас надо любить, сейчас желать, а не тогда, когда одной ногой в нави!
Вскочил, бросился к Мологу и встал. Спина сильная, крепкая, плечи широкие, кожа гладкая… Слова-то его опалили сильно, жаром прошлись по Нельге. Прав, прав он тьму раз! Ведь сама о том думала, сама те же слова кричала светлым богам в миг, когда тоска скручивала туго.
Смотрела на Некраса и понимала — любит он. Верила ему, и радовалась, счастливилась, сияла. Мысль пролетела быстрая и горячая — любить хочу. Сколь дней-то осталось землю топтать? Пусть недолгое время, пусть самое малое, счастливой побыть, понежиться в руках его крепких, послушать речи горячие, любовные.
Встала с травы, вздохнула, скинула с себя испуг и робость, да и двинулась к нему. Об одежках, что разбросала и не думала. Знала, зачем шла…
Приблизилась тихо, прижалась к крепкой спине, обняла руками и задрожала: теплый Некрас, гладкий. Заволновалась Нельга, задышала быстро-быстро, зажмурилась, а он возьми да повернись. Руками в плечи вцепился, и голосом совсем заворожил:
— На меня смотри, не прячь глаз, медовая. Разумеешь ли? Я перед тобой, не иной кто. Сама пришла, стало быть, знала к кому идешь. Я не он.
Она смолчала, а в голове всё мысль билась: «Не он, не Тихомир. Лучше во тьму раз!». Глаза открыла, посмотрела в очи темные, яркие и выдохнула будто:
— Не он, — руки сами собой легли на грудь крепкую, приласкали.
