всему лагерю стояли короткие полки из камня. Они стояли на разной высоте: одни доходили мне до колен, а другие были ниже пояса. Они тянулись по прямой и поворачивали под углом девяносто градусов.
Я была почти уверена, что полки раньше были стенами. Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять это, но как только я представила их немного выше, это обрело смысл. Квадраты, на которых теперь расположились лагеря офицеров, были комнатами. Впереди была брешь, огромная дыра в полках, на которую мне указала Кляйн. Должно быть, это была входная дверь.
А примерно в пяти шагах от устья пропасти была груда кредитов высотой по пояс. Те, что внизу, были зацементированы внутри грязи. Некоторые разнесло по углам комнаты. Сверху лежал набор свежих кредитов, каждая карта стоила пятьдесят.
В этой куче должны быть тысячи кредитов — достаточно, чтобы купить хороший дом в Опале. Просто оставить их в пустыне казалось пустой тратой времени. Но это делала полиция. И они сделали это в последнем лагере тоже.
— Потому что это протокол, — коротко ответила Кляйн, когда я спросила. — Ты знаешь, что я не могу обсуждать протокол с гражданами.
— Но я больше не гражданка. Я преступница.
Она поджала губы.
— Да. Мне вообще не следует с тобой разговаривать.
— Тогда почему вы говорите?
Она не ответила, а только вытолкнула меня из щели и велела идти.
Я должна была радоваться на улице, но этого не было. Даже ночью воздух был липким и влажным. Было душно, как в паре из душа. Пот струился в узком V-образном вырезе, созданном моими скованными руками. Боли постоянно пульсировали под моей кожей. Я ничего не делала, кроме как весь день возилась с броненосцем, пытаясь сделать жизнь немного комфортнее.
Но почему-то мне было больно.
— Завтра мы будем на Объекте, — тихо сказала Клейн.
— Хм, — хмыкнула я.
Мне не хотелось говорить — я никогда не была болтливой, и я знала, что все, что я скажу, будет просто проигнорировано. Прошлой ночью я потратила все свое дыхание, задавая вопросы, и всегда получала один и тот же ответ:
Где находится Объект?
Я не могу обсуждать это с гражданами.
Что такое аномалия?
Я не могу обсуждать это с гражданами.
Как они меня починят?
Я не могу обсуждать это с гражданами.
Задавать вопросы было бессмысленно. С тем же успехом я могла бы записать их все и подтереться, потому что это было полезнее.
— Процесс исправления обычно занимает около недели, — продолжила Кляйн, предлагая единственную информацию, которую я получила с тех пор, как мы покинули Даллас. — Я заеду за тобой в следующую пятницу — дорога обратно займет всего несколько часов, так что тебе не придется беспокоиться об этом снова.
Мы уехали не так далеко, потому что броненосец так быстро не едет. Кляйн говорила, что его максимальная скорость составляла около десяти миль в час. Когда я, наконец, увидела эту штуку, я поняла: «броненосцем» было чудовище размером, вероятно, наши с Ральфом комнаты вместе. У него было по восемь металлических колес с каждой стороны. Колеса проходили через гусеницу, и именно гусеница тащила всю установку по пересеченной местности.
Какими бы ни были аномалии, они были достаточно мощными, чтобы полиция боялась их высвобождения.
Мы были на полпути к первому кругу. За лагерем стало темнее, поэтому Кляйн перестала вести себя протокольно и остановилась рядом со мной.
— Шарлиз?
— Хм?
Какое-то время она смотрела на меня сверху вниз. Ее глаза казались пустыми; их желто-зеленые пруды были приглушенными в темноте. Поэтому я удивилась, когда она сказала:
— Я сожалею обо всем этом.
— О чем? — спросила я, когда она не уточнила.
— Что надела на тебя наручники. Притащила сюда… — ее рот слегка изогнулся, — заставляя детектива Стэнтона поверить, что ты Аномалия.
Я перестала идти — не потому, что хотела, а потому, что у меня затекли ноги.
— Что …? Вы соврали?
— Нет, нет. Ложь противоречит протоколу. Стэнтон придумал эту идею сам. Я просто не поправила его. Слушай, я… — рот Кляйн открылся, будто она собиралась сказать что-то. Затем она моргнула и сказала иначе. — Я знаю тебя, Шарлиз. Я знаю тебя с тех пор, как ты была маленькой девочкой. И я трижды арестовывала тебя за деструктивное поведение, но, поскольку я тебя знаю, я знаю, что ты не пыталась никому навредить.
В прошлый раз я определенно планировала причинить кому-нибудь боль: себе и кому-нибудь еще в пределах досягаемости. Но я решила держать рот на замке и позволила Кляйн говорить.
— Ты… другая, — сказала она, еще раз моргнув.
— Чем же? Потому что я устроила беду?
— Нет, — лицо Кляйн было непроницаемым, но я могла сказать по ее долгой паузе, чтобы подумать, что это было трудно для нее. — Скорее… когда ты умерла, я ощутила глубокое чувство неудачи.
— Неудачи? — я сомневалась, что она знала значение этого слова. Не похоже, чтобы она использовала его правильно.
— Да. Я чувствовала, что потерпела неудачу. И мне не нравилось это чувство. Так что, когда детектив сказал, что твои действия кажутся аномальными, я не стала его поправлять. Я позволила ему поверить в это. Я даже изменила свой отчет, чтобы он звучал так, будто я боюсь твоих способностей.
— Но у меня нет никаких способностей.
— Да, я знаю, — сказала Кляйн, качая головой. На полсекунды мне показалось, что она могла бы улыбнуться. Но она скрыла это под серьезным взглядом. — Я знаю, что ты не опасна, но они не знали. И я… изменила кое-что. Мне не нравилось что-то менять, но мысль о том, чтобы позволить мэрии убрать тебя, мне нравилась еще меньше.
Так что Говард говорил правду: меня собирались убить.
У меня пересохло во рту, когда Кляйн продолжила:
— Ты не аномалия, поэтому Объект не сможет тебя вылечить — и это будет отражено в официальном отчете. Я еще не солгала тебе, Шарлиз, — она нахмурилась еще больше, — но я готова.
Я не знала, что сказать. Насколько мне было известно, Нормалы не могли нарушить свой протокол. Так что когда один из них был готов соврать для меня, это казалось слишком хорошим, чтобы быть правдой.
— Это Говард подтолкнул вас к этому? Это один из его проклятых тестов?
— Тесты? Я не понимаю, что ты имеешь в виду, — сказала она, когда я не объяснила. — Но я могу пообещать, что никто не давал мне разрешения говорить что-либо из этого. Мы даже не должны разговаривать.
Она повернулась, чтобы хмуро посмотреть на лагерь на мгновение. Затем она дала мне сигнал снова начать движение.
— И
