Боудеррия сразу отправилась к своему отряду, я принял лордов и военачальников, решали десятки вопросов настолько мелочных, что даже не знаю, мир рушится, а люди забивают себе головы всякой чепухой и даже рениксой.
Наконец наступил вечер, в лагере привычно начало затихать, зато оживились отряды, которые я называл ударными, назначенные участвовать в боях еще до серьезной войны.
Не дожидаясь сообщений разведки, начали медленно выдвигаться по болотным тропкам в лес, а оттуда в сторону опушки, откуда откроется вид на чудовищный Маркус.
Тропу за это время замостили срубленными деревьями, сверху заложили ветками, теперь можно по трое в ряд, дальше мелкие деревца, потом лес.
Умельцы вдоль тропы поставили свечи с обеих сторон и умело укрыли от ветра колпаками из промасленной бумаги. Для привыкших к слабому свету глаз вполне ничего.
За сотню ярдов до выхода из леса остановились на короткий отдых, хотя ждать долго не пришлось. Едва наступила ночь, темная и беспросветная, хоть глаза выколи, послышался стук копыт и конский храп.
На тропке показался конный разведчик, быстро отыскал меня взглядом, явно хорошо видит в темноте, прокричал, не покидая седла:
— Ваше величество, отряд чужаков вышел из их крепости!
— Где они сейчас? — спросил я.
— Направились к Штайнфурту!
— Снова? — спросил я. — Значит, не всех в прошлый раз… Сколько их?
Он крикнул с надрывом:
— Много! — крикнул он. — С полсотни!..
— Полсотня, — произнес я горько, — уже много. А в корабле их наверняка тысячи. Хорошо, возвращайся.
— Какие указания?
— Сэр Норберт в курсе, — сказал я строго.
Он повернул коня и умчался красиво и лихо, мои военачальники сгрудились за моей спиной в ожидании указаний.
Боудеррия сказала с пониманием:
— Всякому хочется услышать что-то от самого великого Ричарда. Я слышала, ваши слова обладают магической силой.
— Тьфу-тьфу, — сказал я сердито. — Кто-то хочет поссорить меня с церковью?
— Некоторые, — сказала она таинственно, — даже говорят, какой именно силой…
— Я бы этих некоторых сразу на виселицу, — сказал я мстительно.
— Магической, — уточнила она, — в хорошем смысле. Вы же паладин? Но, как король-паладин, обладаете большей силой, чем просто паладин.
— Тогда паладин-король, — сказал я. — Так скромнее.
Она посмотрела на молча слушающих военачальников, хитро улыбнулась.
— Но смысл тот же. Вы свое не уступите, ваше императорское величество.
— Я те дам императорское, — пригрозил я.
— Разговоры идут.
— Знаю, — отрезал я, — кто эти разговоры инсвинирует. Лорды, действовать строго по приказам, которые я отдал и повторил трижды. Никакой самодеятельности, только строгое и неукоснительное! И никак иначе. Мы должны победить, а не красиво умереть. Если бы красиво умерли только вы, ладно, не жалко, но умрет и Земля, а это уже другой шелк. Боудеррия, а ты следуй за мной. Одна, твои люди пусть готовятся к грандиозной битве.
Она сказала счастливо, но с подчеркнутым смирением:
— Ваше величество! Любой ваш приказ!
Это прозвучало несколько двусмысленно, словно любой ваш каприз за ваши деньги, но, к счастью, мир еще чист, о демократии не слыхали, потому никто не улыбнулся, только посмотрели с завистью.
Я сказал нервно:
— У нас не больше часа на то, чтобы встретить их на обратном пути.
Она произнесла со значением:
— Раньше бы вы напали на них еще при выходе из этой летающей горы.
Я покачал головой.
— Не напал бы.
— Почему?
— Я герой, — ответил я, — мною хоть забор подпирай, но не дурак. Я должен сперва увидеть, с кем драться и какое оружие взять. А что людей захватят в плен и кого-то убьют по дороге…
Она спросила тихо:
— Да?
— Сами виноваты, — отрезал я. — Им было велено спрятаться! Они и прятались целый день, а ночью решили вернуться за вещами. Вот й попались. Ты остаешься здесь?
Она свистнула, поджарый конь, весь из сухих мышц, уже оседланный, подбежал быстро и красиво, грациозно повернулся боком.
Боудеррия вставила ногу в стремя, мне показалась, что поднялась несколько поспешно, чтобы не дать подсадить, словно женщину, это же оскорбление, но мне совсем не до галантностей.
Я ехал медленно, давая Боудеррии время осторожно пробираться следом, и когда до выхода из леса осталось меньше сотни ярдов, из-за деревьев послышался голос:
— Ваше величество?.. Мы оставлены сообщить вам, что все отправились занимать указанные вами позиции.
— Хорошо, — ответил я, — все-таки понимают, что я все равно поеду следом… Боудеррия?
— Я здесь, ваше величество!
— Не отставай, — велел я, — и держись рядом. Только рядом!
— Это вы мне или своему Бобику?
Я буркнул:
— Не ревнуй, я его люблю, он меня тоже любит. И мы друг о друге заботимся.
Она проговорила со странной ноткой:
— Мы оба будем рядом. Надеюсь, не подеремся.
Ночь еще темнее вчерашней, на небе кое-где застыли, заснув до утра, облака, небо стало совсем черным.
Боудеррия сказала за спиной чуточку нервно:
— Если бы еще и полнолуние…
— Я и на четверть согласен, — ответил я. — Эти гады выбрали именно новолуние! Самое начало. А если это не совпадение?
Ее конь поравнялся с моим арбогастром, она зябко передернула плечами.
— У меня есть амулет. В темноте вижу, хоть и плохо. Как-то искаженно. А как они?
— Может быть, — ответил я, — для них как раз ночь и есть день.
— А день?
— Это как нам солнце прямо в глаза, — сказал я. — Правда, это только мое гениальное до глупости предположение.
— Почему же не выходят днем?
— Может быть, — сказал я, — не выносят солнечную радиацию? Это такое ритуальное, понимаешь?.. Религиозный запрет. Как, к примеру, запрет есть лягушек, но у вас на островах их едят, да еще и хвалят.
— У нас не едят лягушек, — возразила она. — А это ничего, что мы тут одни, а твои люди действуют отдельно?
— У них свои задачи, — отрезал я, — у меня своя.
Она сказала саркастически:
— Конечно же, себе выбрал самое сладкое?
— Разве я не король? — спросил я.
— Я пригожусь? — поинтересовалась она. — Как?
— Тут твои умения не помогут, — сказал я. — Даже мои, извини за нескромность, я ведь такой одаренный, такой одаренный, что просто уже и не лезет… Что-то иное бы…
— Магия?
Я покачал головой.
— К сожалению, у них защита от магии. Так считает Карл-Антон, хотя мне кажется, это не защита, а… нечувствительность.
— Это… как?
