— Вы опасаетесь мародерства или мести?
— И того и другого. Айнсмеллера нужно было казнить, только это была не казнь! Альдо все делал не по-людски, даже когда не хотел зла...
— Я еще не встречал множащих зло ради него самого. Мои собратья любили рассуждать о подобном, обвиняя во всем Врага, только зло, как выходец, без зова порог не переступит. Его и зовут, будто пса. Кто — чтобы зайца принес, кто — чтоб соседа искусал. Альдо призвал целую свору, но отдавать мертвое тело на глумленье — лишь множить псов. Почему бы не вывезти покойного тайно и не похоронить, скажем, в Тарнике, написав на надгробии другое имя?
— Вы правы. — Мог бы и сам догадаться! И сделать, раз уж считался другом и назвался Проэмперадором. — Лучше не откладывать. Я пришлю солдат.
— Не нужно вводить их в искушение. И напоминать об убийстве тоже не стоит. Не смотрите на меня так. Вы достаточно знаете Карваля и лошадей, чтобы оценить картину, которую здесь застали. Даже если подпруга лопнула случайно... Карваль предан вам, но преданность не обязательно слепа. И не обязательно... исполнительна. Идемте пить шадди. Встречать закат — дурная примета.
2
Высоченная одинокая башня возникла то ли из ничего, то ли из ошалевшего летнего заката. Само собой, Жермон о ней слыхал; о ней слыхали все, но теперь сказка встала перед глазами. Поднялся ветер, заржала чья-то лошадь, и началось...
Докладывавший Кроунер заткнулся на полуслове и сложил указательный и безымянный палец, Арно остолбенел, Карсфорн схватился за эсперу, а Жермон — за трубу. Успей генерал подумать, он бы не наставил на призрак окуляр и не увидел бы изгрызенных непогодой камней и опускавшейся на верхнюю площадку хищной птицы. Ариго опустил трубу, морок отдалился, словно в самом деле был башней, но птицы не пропали. Они кружились над зубцами и наверняка орали, на закате птицы орут всегда.
— Посмотрите в трубу, Гэвин. Оно того стоит.
Начальник штаба трубу поднял, но эсперу не выпустил, так и застыл. Вышло смешно. Золотые холмы были полны теней, криков и ржания. Величие небес и земная суета, впечатляющее сочетание. И оскорбительное.
— Спокойно, — велел всем и себе Ариго. — Спокойно. Эту дуру видела куча народу... Столетиями видела, и ничего. Гэвин, приглядите за лагерем. Арно, Кроунер, за мной!
Он боялся, что башня исчезнет до того, как они выберутся из лагеря, но одинокий черный столб все еще ждал красное солнце. Ставший горячим ветер бил в лицо, снося лагерный гам к востоку, созревающие травы шли волнами, крутые холмы, близнецы кургана, что корпус миновал в полдень, казались островами в неведомом море. Жермон послал Барона в галоп, увлекая за собой спутников. Они стали бы хорошей мишенью, окажись поблизости чужаки, но Баваару можно было доверять. Словно в ответ, откуда-то выскочил разъезд, понесся рядом. Хороший солдат будет делать свое дело хоть в Закате!
Башня не приближалась и не отдалялась, солнце почти улеглось на древние зубцы, небо стало ровным и алым, будто поле герба. Только леопарда не хватало. Или молнии...
Жеребец поднапрягся и взлетел на вершину; Жермон набрал поводья, сдерживая не коня, а себя. Желание мчаться дальше, пока Барон может бежать, пока бьется сердце, становилось нестерпимым и непозволительным. Для генерала.
— Мы... мы разве... не скачем дальше?
— В Закат собрался?
— Да!
Шалая, блаженная улыбка. Глянуть бы сейчас на себя...
— Мы идем на помощь Маллэ, а это, Арно... Это просто запомни.
— Мой генерал...
— Теньент Савиньяк, спокойно!
Удержался бы он сам, если б не корпус и не война? Если б рядом не гарцевал Арно, не сопел Кроунер, не кружили помнящие свое дело «фульгаты»? Не удержался бы. Но командующие не гоняются за ветрами, они торчат на вершинах и смотрят в зрительные трубы. Жермон так и сделал и больше не отрывал взгляд от огромного алого шара. Он не взялся бы сказать, сколько это продолжалось, хотя вряд ли больше нескольких минут. Нет, солнце не зашло, оно просто погасло, как погас бы... маяк?! От алого полотнища уцелела лишь узкая полоса... Будто лента или маршальская перевязь. Маршалы Талига носят цвета королевы. Цвета Ариго... Катарина мертва, но перевязи еще долго будут алыми... Лет двадцать, не меньше.
Странная боль заставила стянуть перчатку. Жермон вгляделся и присвистнул. Запястье кровило, но как и когда он умудрился порезаться, генерал не помнил. В перевязке подобная ерунда не нуждалась, Ариго по-бергерски лизнул ранку и сунул руку во внутренний карман, пальцы сами нащупали вытащенный в Излом камешек, «утреннюю звезду», как назвал его Ойген. То ли счастливый — не убили же, то ли, наоборот, притянувший дурацкую пулю.
— Господин генерал, так что разрешите спросить. — Опомнившийся Кроунер уже истекал любопытством. — Че это было?
Чудо это было, но Кроунер хочет чего-то «умственного», чудо ему неинтересно.
— Академики говорят, оптическое явление.
— Ап-ти-чес-кое, — с наслаждением повторил новое слово разведчик. — Ап-ти-чес-кое, значит, а ведь начнут: морок, морок... Балбесы!
3
Серьезных разговоров Марсель не начинал никогда. За него это делали беременевшие за какими-то кошками любовницы и сидящие на мели однокорытники. Даже представить, как ты подходишь к приличному человеку и принимаешься на него наседать, было противно, но куда деваться? Рожу требовалось разъяснить, и Марсель небрежно спросил:
— Что ты видел в этом тазу?
— То, что когда-то было, — вяло откликнулся Алва. Он лежал на спине и глядел на луну. Пахло дымом от охранных костров и чем-то горным, то ли травами, то ли какой-то особенной водой.
— Оно хоть стоит того, чтоб на него смотреть?
— Оно впечатляет, но ты был бы недоволен. Тебе нравятся цветочницы и собаки.
— А тебе показали золотарей и кошек? Если кошек, я не против, хоть они и портят папенькины клумбы... Собаки, кстати, тоже. Лично я видел Рожу, и она мне опять не понравилась...
— Ты видел?! — Алва рывком перевернулся на живот. По крайней мере, он был здоров. — Что именно?
— Говорю же, Рожу. Гальтарскую, я про нее сорок раз рассказывал. Она вылезла из облаков и заблестела. Облака были красные и довольно противные, но держались в алтаре. От него только ребра, или как это дело геометры называют, и остались, вот в них и клубилось. Рокэ, ты только и делаешь, что пугаешь и темнишь, теперь, будь добр, объясни. Мне эта маска не нравится, и я не желаю на нее лишний раз любоваться. Да, на всякий случай, я за тобой лез и лезть буду, даже если мне покажут четыре Рожи...
— Рожа предпочитает тебя. Ее не видели ни я, ни Гарра, ни Шелиах...
