Сорок восемь часов непрерывно продолжался этот ужас, доводящий японцев до исступления. И днем и ночью им не давали покоя легкие, но от того не менее злые мины, которые подкреплялись кратковременными обстрелами из пулемета. Из-за чего войска генерал-майора Кобаяси продвигались очень медленно, неся постоянные и немалые потери, а также находясь в постоянном напряжении, которое чрезвычайно изматывало и утомляло. Доходило до того, что японские солдаты время от времени открывали ураганную стрельбу по любым подозрительным кустикам. Но надежда их не покидала, так как японцы были убеждены - череда запасных позиций не может длиться вечно и уж тогда-то они доберутся до этих ненавистных гайдзинов ...
Михаил Николаевич находился на одном из самых удачно расположенных командных пунктов, откуда можно было прекрасно просматривать практически всю зону готовящейся артиллерийской засады. Для этих целей специально принесли не штатные оптические приборы для наблюдения, а морские, позволяющие в полной мере контролировать ситуацию.
Но вот, уставшие и измотанные японские бойцы окончательно заняли заранее намеченную территорию перед хорошо замаскированным заслоном, и маршал дал отмашку начинать концерт. Заработали новейшие полевые пушки , которые переплетались с тяжелыми басами полевыми гаубицами , а на 'back-вокале' задавали тон композиции тяжелые минометы . Японцы бросились врассыпную, стараясь найти укрытие хоть где-нибудь - пусть даже в канаве или за камнем. Но там их ждали заранее установленные противопехотные мины. Дивизия генерал-майора Кобаяси оказалась в натуральном огненном мешке, когда постоянно что-то взрывалось, а осколков в воздухе было больше, чем капель воды во время дождя.
Впрочем, не все шло настолько гладко, как хотелось бы и часть японских солдат, испуганные обстрелом рванули вперед - прямо на заслон, который оказался слишком слаб, чтобы сдержать всех. Именно в этот момент шальная пуля, пробивает Михаилу Николаевичу левое плечо. Маршала тут же перевязывают и оттаскивают в эрзац-блиндаж, в котором заранее развернули полевой медпункт. Специфический, правда, блиндаж, который соорудили из специальных готовых гофрированных металлических листов-перекрытий, многократно упрощающих сооружение укрытий в местностях с нехваткой деревьев.
Ранение оказалось не страшным, но Тухачевский, впрочем, довольно быстро потерял сознание и отключился, как показалось врачам. Но на самом деле он просто расслабился и заснул, ибо сказалось переутомление последних дней.
Ему снился странный сон - будто он в сильно потрепанной одежде стоит на холме с огромным дубом на его вершине. А вся земля вокруг завалена трупами воинов в старинных доспехах или без них. Отрубленные руки, ноги, головы, кишки, раскиданные по траве, кровь... и много оружия, что совершенно ржавого, что относительного приличного на вид. Небо было пасмурным и серым. И летающие на его фоне большие черные вороны создавали тяжелую гнетущую атмосферу с эффектом сказки. Мистики.
Вдруг Михаил Николаевич краем глаза заметил какое-то движение, резко обернулся и замер - в сотне метров от него стоял человек в старом, сером балахоне, укрывающем его с головой, и большим посохом в руке.
- Кто вы?! - Крикнул маршал, пытаясь перекричать легкий шелестящий ветер и карканье ворон. - Что это за место?
Но незнакомец никак не отреагировал. Как будто и не услышал слова. А вокруг уже творилась жуть - призрачные девы с мертвенно-бледными, но очень красивыми лицами и ужасающими черными провалами, вместо глаз, уносили одного за другим погибших людей. Куда-то вверх... в низкие серые тучи, буквально нависающие над холмом. И все это сопровождалось непонятным шепотом. Как будто тысячи, десятки тысяч голосов о чем-то беседовали, но понять о чем и даже на каком языке, Тухачевский не мог. Он начал крутить головой с нарастающей тревогой пока не наткнулся на того самого незнакомца в балахоне. Только теперь он уже стоял прямо перед ним - в паре шагов.
- Кто вы?!
Но незнакомец не ответил, а лишь поднял капюшон и посмотрел на маршала ледяным взглядом одного единственного ярко голубого глаза. Перед ним стоял мужчина средних лет с чисто выбритой головой на крепкой шее и аккуратной черной бородой, заплетенной в короткую косу. Так продолжалось минуту, может быть две.
Потом перед глазами поплыли картинки из обеих жизней - что Агаркова, что Тухачевского. Моменты слабости, нерешительности, трусости. Особенно сильно ударил по нему эпизод, в котором он увидел себя в августе-сентябре 1991 года и то, как он боялся выступить против государственного переворота. А поток продолжался, но уже из этой жизни. Пока, наконец, все не пропало, оставив Михаила Николаевича на негнущихся ногах и с жутким ужасом внутри, густо перемешанным со стыдом и чувством позора.
Незнакомец лишь усмехнулся с легким оттенком презрения и отрицательно мотнул головой, отчего призрачные девы, уже стоявшие рядом с маршалом удалились.
- Но это несправедливо! Я же старался! Всю жизнь боролся за свою Родину!
- Справедливость? - Удивленно спросил одноглазый мужчина. - Ее нет. И никогда не было. Вот, - он кивнул на меч, лежавший в траве перед Тухачевским, - единственное мерило. Победишь - сам скажешь, что справедливо, а что - нет. Проиграешь? Сам виноват. Историю пишут победители.
Михаил Николаевич побледнел и поджал губы.
- А теперь возвращайся. Я дал вам шанс не для того, чтобы ты так глупо умер. - И, прежде чем маршал смог что-то возразить, вся окружающая картинка померкла, как будто затянувшись серой мглой, а потом взорвалась такой болью, что Тухачевский не сдержался и закричал. Скорее даже заревел, ибо болело не только тело, но и все нутро, как бы его не называли. Боль, обида, ярость - все перемешалось в нем, взывая к первозданным эмоциям.
- Товарищ маршал! Что с вами? - Донесся откуда-то сбоку голос санитара.
- Что происходит? - Сквозь зубы процедил Михаил Николаевич.
- Товарищ маршал, вы ранены. Вам нельзя шевелиться! Не вставайте!
- Где японцы?
- Там. Там на поле. Идет бой. Лежите. Товарищ маршал. Вы ранены. Вам нельзя вставать.
- А что это за звуки? Ворвались на позиции?! - Задал вопрос Тухачевский, на который не мог ответить ни санитар, ни кто бы то ни было в блиндаже. Подождал несколько секунд в полной тишине. Потом зарычав от боли, поднялся и двинулся к выходу из блиндажа. Санитар уже не причитал, тоже отчетливо слыша звуки близкого боя.
Возле выхода из блиндажа лежало много всякого имущества, снятого с раненых. Поэтому, подхватив малую пехотную лопатку здоровой правой рукой, Тухачевский повернулся к остальным раненым и тихо произнес, медленно и тщательно выговаривая каждое слово:
