— Она не была рождена королевой. И так и не смогла стать ею. Она смотрела в себя и видела лишь пустоту, смотрела вокруг и видела лишь прутья клетки.
Хирел видел сейчас свою мать даже яснее, чем своего мучителя. Когда он вырос, то стал похож на отца, но в раннем детстве он был точной копией матери. Ее мягкость и нежность были лишь одной видимостью. Она обладала стальной волей, но сталь дала трещину, опутанная цепями королевской власти и супружеского долга. Она хотела слишком многого: свободы, как телесной, так и духовной. Ей удалось добиться у супруга разрешения воспитывать сына. И она сделала из него то, чем была бы сама, родись она мужчиной.
— Говорили, что она сошла с ума, — сказал Хирел, вспомнив мать такой, какой она была в день смерти: вся из золота и слоновой кости, прекрасная без изъяна, с потерянной надеждой в глазах. — Мой отец принял ношу, возложенную на него происхождением. А она не смогла. Она сопротивлялась из последних сил, до самой смерти. Она отрицала даже богов. — Часто человек отрицает то, чего больше всего боится, — произнес жрец.
— А разве ты не делаешь то же самое? — Я отрицаю вашу тысячу богов. Но я не отрицаю Того, кто олицетворяет их всех.
Принц зашипел. Образ, всплывший в его памяти, померк, им снова завладело нетерпение.
— И что моя мать стала бы делать с тобой, со мной или с твоим богом?
— Мало, — ответил жрец, — и в то же время много. Даже собственный образ тяготил ее, и она нашла прибежище в смерти. Что же она увидела и чего так испугалась? Не только решеток своей тюрьмы. У самой последней черты она увидела правду, и эта правда убила ее.
— Правда, — скривился Хирел. — Я слышал, что здесь нет правды. Одна жестокость.
Жрец наклонил голову. Это было наиболее убедительным подобием смирения.
— Истина жестока. Твоя мать хорошо воспитала тебя, но этого недостаточно. Было бы очень полезно, если бы ты кое-чему научился и у твоего отца. Относительно богов и магии.
— Принц Саревадин уже сделал все что мог, дабы заполнить этот пробел, — сказал юноша. — Так оно и есть. Но ты веришь?
— В магию пришлось поверить, — признался Хирел. — А вот в богов — пока нет. Надеюсь, что этого никогда не случится. У меня нет никакого желания повиноваться капризам божеств. Стены храма не дрогнули, жрец не вскочил в гневе. — Каприз может оказаться целью и стать намерением, невзирая на наши призрачные понятия.
— А, — сказал Хирел. — Значит, вы затащили меня сюда, чтобы обратить в свою веру. Это стало бы огромной удачей: прислужник Аварьяна на Золотом троне. — И тем не менее так и случится. — Этого не случится, пока я жив. — Не надо клятв, принц, а то как бы не пришлось их нарушать.
— И все же я клянусь. Я клянусь, что не склонюсь перед вашим богом. И, конечно, не уступлю ему свой трон. — Даже ради любви?
Боль заставила Хирела опустить глаза. Его ногти, которые уже достаточно отросли и от которых он отвык, до крови вонзились в ладони. Он осторожно разжал кулаки.
— Я смогу признать, что бог существует, если получу веские доказательства. Но неразумно требовать, чтобы я любил его.
— Любви нельзя потребовать. Часто ее даже не желают. Однако она приходит.
— К кому угодно, но только не к Высокому принцу Асаниана. Жрец долгим взглядом посмотрел на него.
— Ты правильно назвал себя. Но тебе неизвестно, что означает твое имя. Это случится. И я молю моего бога, чтобы это не принесло тебе страданий.
* * *
Хирел убежал от этого тихого жреца-колдуна с жесткими глазами и пророческими речами. Он понимал, что нарушает правила вежливости, но решил не думать об этом. Дерзкая послушница куда-то потихоньку улизнула. Ему пришлось самому выбираться из храма, и он нашел более простой и короткий путь, чем тот, которым его вела девочка. Оказавшись в городе, он медленно прошелся по улицам. В нем клокотал гнев. Так много слов по такому незначительному поводу, и тем не менее они причинили ему сильную боль, разбередив незаживающие раны. Его проверяли, Хирел отлично понимал это, но вот зачем — этого он не понимал. Да и не желал понимать.
Его мать бежала от исполнения долга, наложенного на нее происхождением и королевской властью. Но он не сделает этого. Он и так уже потерял достаточно времени, как связанный, так и свободный. А теперь ему предстоит узнать, какое место отведено ему в этом мире: пленник он или свободный гость, готов ли Асаниан принять его или его ждет изгнание.
* * *
Сареван встал на ноги. Более того, он ходил, используя Юлана в качестве подпорки. После минутного изумления Хирел присоединился к ним. Он чувствовал, как старается Сареван, как дрожит от напряжения. Его лицо было мрачным.
— Еще разок, — проскрежетал он, когда они проковыляли от постели до стены и обратно.
Хирел проглотил вертевшиеся на языке слова и поддержал этого ненормального, обхватив его за талию.
Наконец Сареван рухнул на кровать, вымученно улыбнувшись и тяжело дыша, словно после длительной скачки.
— Каждый час, — сказал он, тратя на это остатки последних сил, — каждый час я это делаю.
Хирел постарался, чтобы на его лице ничего не отразилось. Он накрыл исхудавшее тело одеялом. Сареван вскинулся с прежней неугомонностью и схватил Хирела за запястье, хотя даже поднять руку было для него непосильным трудом.
— Я поправляюсь, дитя. Я в этом уверен. Я уже намного сильнее, чем был сегодня утром. А завтра я буду еще сильнее. Два-три дня — и я сяду в седло.
Хирел едва сдержал ухмылку. Ну и парень! Он не только лелеет надежду, он цепляется за нее обеими руками.
Сареван отпустил Хирела и снова зашевелился, укладываясь на бок. Его улыбка превратилась в кривую усмешку.
— Я надоел тебе до слез, да? Почему ты так хочешь вернуться назад? — Я все еще твой пленник.
Хирелу не хотелось, чтобы его слова прозвучали так просто и так горько. И уж конечно, он не желал, чтобы с лица Саревана исчезла улыбка. А она исчезла бесследно.
— Ты не пленник, — сказал Сареван со всей возможной при его слабости горячностью. — Я дал тебе обещание. Как только мы прибудем в Эндрос… — Вот уже четыре дня, как мы в Эндросе. Сареван закрыл глаза. У него был бесконечно усталый вид. — Ты свободен, — сказал он почти шепотом. — Свободен с того момента, как встретился с моим отцом.
Хирел не стал произносить благодарственных слов, потому что не испытывал благодарности. Он отвернулся, и тонкие пальцы снова ухватились за его запястье. Он взглянул в лицо человека, усилием воли возвращавшегося к жизни. — Что ты собираешься делать? — спросил Сареван. — Ничего предательского, — ответил Хирел. Пристальный взгляд темных глаз пристыдил его. — Я хочу поговорить с послом Асаниана. — Думаешь, это умно?
