— Поработай. По обычному профилю. И пришли кого-нибудь, чтобы убрали.
Фоме стало страшно. Одно дело, когда бьет такой, как Бахр, не высокий и не слишком сильный, и совсем другое, когда…
На плечо упала тяжелая лапа — Фома чуть не упал — и глухой голос пробурчал.
— Пошли, давай.
Сопротивляться? А смысл. Тогда убьют прямо здесь. Дверь крышкой гроба захлопнулась за спиной.
— Ты… это… не чуди. — Предупредил Мутра. — Вперед топай.
Фома топал. И не чудил, потому что представления не имел, что нужно учудить, чтобы сбежать из этого здания… и города… страны вообще. А коридор-то узкий, с привычной красной дорожкой и одинаковыми серо-желтыми дверьми. В самом конце обнаружилась лестница, ведущая вниз, в подвал. Откуда-то Фома знал, что все эти пролеты и крошечные, как развернуться, площадки, закончатся в подвале. Он даже не удивился, точно видел все это раньше: голые стены, пол в щербинах и деревянный таз с водой. Из мебели: стол, два стула да тяжелая скамья у стены.
— Ты б это… форму снял бы, — пробурчал Мутра, расстегивая пуговицы на мундире. Пуговицы были крошечными и выскальзывали из неуклюжих пальцев. — Жалко портить-то…
Фома молча следил за неторопливыми движениями человека-горы, понимая, что сейчас его будут бить и бить больно, не в пример больнее, чем там, в кабинете. Единственное, чего он не мог понять — за что. Он же не сделал ничего дурного, он просто пришел в город и все…
— Хилый… совсем хилый… — Мутра аккуратно повесил мундир на спинку стула. — Как же тебя угораздило-то, а? Да еще и камрада Барха разозлил, а он дюже не любит, когда подследственные упрямиться начинают… то, может, так обойдемся, а?
— Так?
— Ага, так… сядешь сейчас тихенечко, вона бумага лежит и ручки всякия, подумаешь чуток да напишешь, как, где и с кем. Ну или чего там камрад Барх от тебя хотел. И выйдет тебе облегчение, да и мне потом не так совестно.
— А тебе совестно? — Разговор с человеком-горой отодвигал неминуемую расправу, давая возможность пожить еще немного. И оттого Фома готов был задать тысячу вопросов, две тысячи, только бы… а может и вправду сесть да написать? А про что? Фома ведь понятия не имеет ни о каком сопротивлении, а если б и имел, то… он же не предатель, как Ильяс.
— Совестно. Вот гляжу на вас, дураков, и совестно. Нельзя убогих калечить, не по уму это…
— Тогда зачем?
— Ну так родина приказала. И камрад Барх говорит, что надо так. А раз надо, то разве ж я могу против него? Он умный, лучше знает. Да только все равно совестно. Так писать-то будешь?
— Нет.
— Ох и зря… и раздеваться не будешь?
Фома помотал головой, ему совершенно не хотелось оставаться голым, нагота делает человека беспомощным.
— А ты и так беспомощный, — пробурчал голос. — Глупый, беспомощный идеалист.
Мутра взял со стола полотенце, подошел к кадке с водой, намочил и скрутил жгут. Делал он все неторопливо и обстоятельно, от этой обстоятельности замирало сердце.
— Ты не бойся, покалечить не должон… понимание имею… но все равно, написал бы ты парень, чего камрад Барх хочет, и тебе легшее, и мне не так совестно. Ну, будешь признаваться?
— Н-нет…
— Ох и глупый же, — вздохнул Мутра и ударил жгутом-полотенцем, резко ударил, с оттягом, как-то так, что Фоме показалось, будто с одного этого удара из тела остатки души улетели. Очнулся он на полу, кто-то поливал сверху холодной водой и задумчиво приговаривал.
— Совсем хилый… а чего ему? Сел да написал… легшее же.
Коннован
— Все хорошо, хорошо… — он повторял это как заведенный, а я пыталась вывернуться, выходило, правда, плохо — Серб тяжелый, как бык и такой же сильный. Рубашка трещит по швам. Ну сукин сын… убью. Или хотя бы попытаюсь.
Ударить снизу, когтями по глазам, но Серб, перехватив руку, выворачивает ее так, что на глаза наворачиваются слезы.
— Сломаю, больно будет, — он говорит это спокойно, даже буднично, и руку не отпускает. Ему нравится осознавать собственную силу.
— Ты сукин…
Удар по губам и вежливая просьба:
— Не говори так. Женщина не должна ругаться. Женщина должна знать свое место и тогда все будет хорошо.
Все будет хорошо, если я дотянусь до сабли, где же она… слева где-то. Рука скользит по камням… пол. Стена. Где сабля?
Вот… пальцы касаются металла… далеко… нужно чуть ближе подвинуться, но как? Тянусь. Ближе, еще немного ближе, еще… зацепить, подтянуть… ухватить поудобнее и… в висок. Промахиваюсь, Серб успевает отскочить и, не позволяя подняться, бьет ногой, к счастью удар приходиться по ребрам…
Ну уж нет, оружие я не выпущу.
— Стой! — Серб с кошачьей ловкостью уклоняется от ударов. — Да успокойся же ты… все, финал. Поиграли и хватит.
— Я тебя убью…
— Да ладно тебе, не психуй, — Серб медленно отступал к выходу, подняв руки вверх. — Кисуля, ну зачем по пустякам-то нервничать? Брось саблю, будь хорошей девочкой…. ну кто мог предположить, что ты такая недотрога…
Сукин сын. И рубашку порвал. Почему-то больше всего меня злила именно порванная рубашка, а не тот факт, что меня только что едва не изнасиловали.
— Конни, меня твое молчание напрягает, — Серб остановился и опустил руки. — Ну ничего же не произошло, я просто подумал, что ты не будешь против…
— Тогда какого черта ты… не остановился? — в голосе неприятные визгливые ноты. Нужно успокоиться и взять себя в руки. Ведь на самом деле ничего страшного не произошло.
— Ой, кисуля, если бы я все время обращал внимание на женские капризы, то…
— То что?
— Ничего, — он пожал плечами. — Кстати, а ты всегда с саблей в обнимку спишь? Кстати ты сейчас похожа на кошку, на которую ведро кипятка выплеснули. Скажи «мяу».
Он еще и издевается.
— Кисуль, будь паинькой, улыбнись и скажи, что не сердишься. Ты же не сердишься?
— Иди к черту.
— Ну вот, уже отвечаешь… оружие убери. Да ладно тебе, Конни, ты меня не убьешь, сразу, может, и решилась бы, а теперь… убивать безоружного подло. Хорошие девочки так не поступают. А вообще, может, передумаешь, а? Я ведь тебе нравлюсь, признайся. — Серб шагнул вперед. — Ну, не надо смущаться… у тебя было столько возможностей избавиться от меня, а ты упрямо их игнорировала. Почему? Потому…
— Еще слово и я отрежу тебе уши. Сначала уши, потом голову. И будь добр, отойди от меня.
— Куда? — Серб послушно остановился.
— Вон туда, — я указала на самый дальний угол, счастье, что пещера большая. Теперь дождаться заката и уйти прочь, подальше от этого психа, лучше уж одной, чем с союзником, от которого не знаешь, чего ждать.
