– Благословляю вас во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь. Ego alterutrum despondeo in nomine Patri, Filii et Spiritus S'ancti, amen.
Брат Игрейны злобно взглянул на них и пробормотал проклятие. Потом снова повернулся к Белинанту де Соргаллю.
– Это просто помолвка, – сказал он так громко, что его услышали даже те, кто стоял далеко впереди, – даже сам Горлуа покосился на него.
Лео де Гран заметил это и заговорил чуть тише:
– Остается сорок дней, пока еще можно передумать, – сказал он. – А за сорок дней много чего может случиться.
Он попытался изобразить заговорщическую улыбку, но Белинант не обратил на нее никакого внимания он неотрывно следил за церемонией, разворачивавшейся на верхних ступеньках церкви. Против всякого ожидания, Бедвин еще не закончил с нареченными. В толпе возникло движение – все хотели подойти под благословение епископа, а потом войти в церковь и послушать мессу, но это волнение моментально улеглось при появлении большой группы пажей, нагруженных гирляндами белых цветов, которые, словно почетный эскорт, встали вокруг королевы и сенешаля.
Дальнейшее Лео де Гран, как и большинство собравшихся, запомнил смутно. Двое из двенадцати рыцарей, входивших в королевскую свиту, отделились от остальных и встали позади новобрачных, заслонив их сверкающей массой своего вооружения – так что, хотя церемония продолжала сохранять видимость публичной, остальные почти ничего не видели. Когда королева поднялась, на голове у нее вместо короны был венок из белых цветов. Рыцари, бывшие свидетелями, отошли и, как того требовал обычай, с силой ударили друг друга по плечу – чтобы накрепко сохранить воспоминание о свершившемся. Только тогда епископ Бедвин укрыл новобрачных широким белым венчальным покровом – и только тогда многие, наконец, поняли, что происходит. Остальным достаточно было увидеть удрученное лицо аббата Илльтуда и волнение собравшихся вокруг него монахов, чтобы догадаться о неожиданном обороте, который приняла церемония.
Горлуа и Игрейна уже поднялись со ступенек паперти и вошли в прохладную тень церкви в сопровождении рыцарского эскорта, когда новый хор – на сей раз детский – затянул «Те Deum». Среди остальных возникло легкое замешательство, но простой жест одного из священников, приглашающий участников процессии также войти внутрь, подействовал на них словно удар кнута. От той степенной важности, с которой они двигались через весь город, не осталось и следа: кортеж хлынул в растворенные двери, отчего на паперти возникли давка и суматоха. Войдя в неф, каждый стремился пробраться как можно дальше вперед, расталкивая остальных, невзирая на ранги, столь тщательно установленные в начале церемонии,– так что многие знатные гости оказались оттесненными в боковой придел, а то и обратно на паперть. Что случилось и с Лео де Граном. Герцог Кармелид застыл на месте, задыхаясь от возмущения и гнева при виде этой свадьбы, устроенной вопреки всем обычаям, благодаря которой, однако, герцог Горлуа стал регентом королевства. Его собственные мечты развеялись в прах, но, однако, было еще рано хоронить последнюю надежду. Больше всего его задевало то, что Игрейна решилась повторно выйти замуж, даже не посоветовавшись с ним – старшим братом, главой семьи после смерти родителей! Он продолжал стоять возле церкви, кипя от гнева под жарким полуденным солнцем, пока паперть не опустела. Солдаты, раньше стоявшие вдоль пути следования кортежа, теперь собрались вокруг церкви, предоставив горожанам толпиться на улицах и обсуждать события, о которых каждый толковал на свой лад, судя по тому, что увидел сам или услышал от других. И среди всего этого шума и толчеи Кармелид остался один среди солдат, одетых в белые туники с красным крестом, которые не давали простому люду приблизиться к церкви. На какое-то мгновение он почувствовал угрозу и даже невольно потянулся к рукоятке меча. Однако никто из солдат не обращал на него внимания.
Горлуа и королева, укрытые венчальным покровом, стояли на коленях напротив алтаря. А позади них, словно для того, чтобы вызвать еще большее негодование собравшихся, встали рыцари, облаченные в сверкающие доспехи, с мечами на поясе, создав прочную преграду между новобрачными и знатными приглашенными.
Большинство из них впервые присутствовали на мессе и поэтому не замечали, как сильно Бедвин сокращает обряд, словно торопится побыстрее отделаться от происходящего. Латынь понимали и вовсе немногие, но даже если бы было иначе – епископ довольствовался лишь тем, что быстро что-то бормотал, опустив глаза, в то время как вокруг него теснилась целая толпа монахов и послушников – певчие из хора держали сосуды с елеем или дароносицы, служки медленно раскачивали кадильницы, откуда поднимались клубы синеватого дыма с дурманящим запахом ладана, или стояли на коленях, держа в руках огромные восковые свечи, образующие яркую корону света в полумраке абсиды… Это была месса во славу Святой Троицы, не имевшая отношения к венчальному обряду, который завершился еще на паперти. Она проводилась без особого рвения, даже как-то стыдливо-поспешно, и была настолько лишена смысла, что это почувствовали даже наименее набожные из присутствующих. Мало-помалу среди них начались разговоры, иногда сопровождаемые приглушенным смехом или урчанием голодных желудков. Горлуа, у которого в висках стучала кровь, смотрел невидящими глазами на епископа, механически произносящего положенные слова, и думал о короне Пеллегуна. Его старый друг… Сам он сможет взойти на трон, если только будет избран равными себе, герцогами и графами королевства Логр, но это будет позже – всему свое время… Сейчас нужно их улестить, вознаградить за заслуги или купить их преданность. В соответствии с их титулами и доходами. Может быть, даже отменить налоги, чтобы снискать всеобщую любовь подданных… Золота гномов надолго хватит на то, чтобы покрывать государственные расходы… А когда в королевстве вновь воцарятся мир и покой и каждый барон, каждый наемный рыцарь получат свою долю от его щедрот – вот тогда можно будет подумать и о выборах…
Кто-то из священников ударил в пол железным посохом, прервав его мысли. Все встали, чтобы прочесть «Отче наш». Горлуа сдержал улыбку и забормотал себе под нос, стараясь попадать в ритм с остальными – слов молитвы он не знал.
Возможно, из всех собравшихся одна лишь королева молилась на самом деле. Трепеща, как пламя свечи на ветру, и обливаясь слезами, она поверяла свою душу Богу. Поведение брата Илльтуда повергло ее в смятение. Она напрасно искала его глазами с самого начала литургии. Был ли он еще здесь, присутствовал ли при этой позорной свадебной церемонии, на которой, однако, сам так настаивал? Усмешка епископа Бедвина еще раньше, чем пылающий от гнева взгляд аббата, заронила в ее сердце сомнение. Теперь, в этой церкви, переполненной, словно хлев, и столь далекой от Бога, перед этим жалким подобием мессы, она понимала, что Илльтуд был обманут, как и она сама: никогда Горлуа не станет христианским королем, на что она так надеялась. Самое большое, на что он согласился, – внешнее смирение и несколько дней изучения катехизиса, ради того чтобы устроить эту свадьбу на глазах у первых вельмож королевства. Ей хотелось сбросить ненавистный венчальный покров, словно отъединявший их обоих от всех остальных и представлявший пред осуждающий взор Бога; сбросить его и остаться одной, погруженной в молитвы до конца своих дней. Но ей мешали остатки сомнения и благостное спокойствие ее нового супруга, который, сложив руки и опустив глаза, молился рядом с ней.
