– Наверное. – Минутами она почти ненавидела мужа. Сейчас была именно такая минута, и именно поэтому Эжени заставила себя произнести: – Прошу тебя, останься.
– Дорогая моя, это невозможно. Разве что, – он заговорщицки улыбнулся, – такова воля императора.
– Это… Это всего-навсего моя просьба.
– Эжени, мне в самом деле очень жаль, но от результатов инспекции слишком многое зависит, я же тебе все объяснил. Вспомни жен цезарей, они провожали своих мужей с улыбкой, а ведь в их времена не было ни телеграфа, ни железных дорог. Я телеграфирую тебе сразу же по прибытии в Орлеан.
– Телеграфируй родителям, я буду у них.
– В такую погоду? – рассеянно удивился де Шавине. – Любовь моя, в городе сейчас гораздо приятнее, а наш жасмин смотрит зимние сны. Он тебя даже не узнает, зато наш бумажный поцелуй прилетит с опозданием.
– Папа и мама на городской квартире. Приехал наш шеатский родственник, и они вернулись.
– Вот как? Ты мне не говорила… Если этот Пайе де Мариньи – приличный человек, надо, чтобы следующим маркизом стал он. Ты, конечно, понимаешь, что я желаю твоему папе долгих лет, но мы должны думать о престиже семьи, тем более теперь…
– Да, – чужим голосом согласилась Эжени, – должны.
Пусть и освещенная газовыми фонарями, столичная зима все равно казалась неуютной, о чем Анри и сказал.
– Считается, что о погоде говорят, когда говорить не о чем, – весело откликнулся Дюфур, – но иногда это бывает просто откровенностью. Дружеской. Я прав?
Пайе рассмеялся. Он был рад видеть газетчика, который, хоть и вырядился в цилиндр и пальто с отворотами, ничуть не изменился.
– И все-таки тебе надо было ехать. – Встретившись на квартире Дюфура, старые знакомые с ходу перешли на «ты», хотя в Шеате им это так и не удалось. – В конце концов, у меня отпуск до конца февраля.
– Ты повторяешь это третий раз. Чисто военный подход – приказали, побежал. Птицы моего полета работают иначе: я предсказываю, обвиняю, на худой конец – объясняю, а червячков мне приносят другие. В данном случае барон де Шавине. Мои прицепившиеся к поезду коллеги могут хватать за фалды кого угодно, барон предоставит «Биноклю» отборную информацию.
– Шавине… Я слышал эту фамилию. Или читал?
– Депутат, без пяти минут министр и, между прочим, твой новый родственник. Начинал как легитимист, теперь дрейфует к центру. Напыщен, как индюк, но неглуп, нахален и при этом не теряет головы. – Поль галантно поклонился пересекавшей бульвар монументальной даме и подмигнул собеседнику. – Писала у нас под псевдонимом Падший ангел, сейчас подписывается «Василиск». Театральные сплетни, треть из которых сама же и распускает, но тебе нужен Шавине… Из барона выйдет неплохой репортер, грех не воспользоваться, благо я оказал ему услугу. Главным образом в интересах «Бинокля», ну и слегка – баронессы. Она урожденная де Мариньи. Прелестна, искренна и к тому же умна. Чудовищное сочетание для супруги политика…
– А что скажешь о прочих де Мариньи? Маркиз написал в Пти-Мези несколько писем и почти умиротворил мою бабушку.
– Неудивительно. Мариньи шаловлив и мудр, как дитя. В свое время ни в чем себе не отказывал, теперь слывет оригиналом и при этом вкладывает деньги только в надежные акции. Вне политики, что опять-таки свидетельствует о его мудрости. Маркиза – дама возвышенная, но при этом не ужасная. Есть еще брат, легитимистская шельма с претензиями, и его удручающая семья. Боюсь, они тоже будут, ведь ты можешь претендовать на титул.
– Дед уже от него отказался. – Обсуждать пока еще незнакомых родственников стало неприятно, и Анри заговорил о другом. – Мы в Шеате читали твои фельетоны взахлеб… Полковник считает, что я тебе обязан. За вырезанные деревни я мог и в сумасшедший дом отправиться.
– Тебе не идет благодарить, к тому же интересы патрона подразумевают продвижение в Аксум. Значит, читатель должен быть на стороне Легиона.
– Только мы так и не поняли, что за Кад-аль-Кууд ты упомянул? И ни у гаррахов, ни у хасутов нет обычаев, о которых ты пишешь.
– И не надо. – Газетчик наморщил нос, будто готовясь чихнуть. – Мне требовался экзотический старик, а «Кад-аль-Кууд» звучит неплохо. Другое дело, что я, кажется, породил монстра. Ты уже видел наших ящериц?
– Я про них читал. Бред какой-то…
– Бред, – охотно подтвердил Дюфур, – и бредим мы всей Республикой. Немного отвлек ильский сыр, но мышеловка захлопнулась, и все вернулось на круги своя. «Проклятие императора» во всей красе.
– У меня наше поражение до сих пор в голове не укладывается, а уж пресса… Ты меня извини, но твои коллеги врут как гаррахи. Я даже не смог составить общей картины. Мы приостановили свое продвижение из-за дурных дорог. Нас заставили перейти к обороне. Нас окружили. Нас окружили и уничтожили. Нас окружили, но мы прорвались…
– Для того чтобы понимать газеты, нужно знать, кто, за сколько и как передергивает. У «Эпохи» роман с премьером, и она твердит, что в общем-то все в порядке. «Жизнь» и иже с ней, напротив, кричат о катастрофе. Сейчас им проще – меньше врать и в другую сторону. Мы и «Сирано» не определились со ставками и поэтому пытаемся писать как есть, но как есть, никто толком не знает. Ясно, что затея провалилась, хотя колбасники тоже не орлы – ворваться на наших плечах в Республику они не рискнули. Теперь все ждут весны и отчета комиссии. Неизбежны подвижки в Кабинете и, хорошо бы, в мозгах премьера.
– Погоди… Ты ведь говорил, что «Бинокль» поддерживает правительство.
– Уже нет. Патрон отказался от официоза, когда мы ухнули в ильскую авантюру.
– Но должны же мы вернуть Иль!
– Не в ущерб всему остальному. Я не я, если антиалеманские волнения в Мюлузе и едва ли не опередившие их вопли в парламенте – не две ноги одной курицы, очень удачно клюнувшей премьера в зад. Для тех, кому нужно, чтобы мы сцепились с Алеманией, удачно… Все, пришли. Это здесь.
Блистательный швейцар распахнул дверь в ярко освещенный подъезд, и капитану внезапно захотелось убраться подальше от всех этих де Шавине и де Мариньи, но было поздно.
– Нам в третью, – объяснил Дюфур. – Знаешь, я ведь про этих чертовых аргатов рассказал только знакомому комиссару…
– Ты думаешь, мне хочется вспоминать озеро Иоланты?
– Не думаю. Уверяю тебя, нам тут вполне хватает василисков.
Они поравнялись со стоящим на площадке трюмо. Журналист небрежно провел пальцем по усам и взялся за звонок. Открыли тотчас: лакей, как и швейцар, Дюфура уже знал и, похоже, одобрял. Во всяком случае, он не преминул сообщить о присутствии графа де Сент-Арман и четы Дави.
