— Выходит, вы не хотите проверить мою отчетность?
Золотинка ответила только взглядом.
— Видите ли, милая барышня, — он медленно опустил крышку ларя, — если вы в самом деле надумаете завладеть миром, вам понадобится большое хозяйство. А в большом хозяйстве воруют, поверьте, я знаю, о чем говорю. Когда у вас будет три тысячи платьев — как упомнить? Вам понадобится верный человек, у которого все записано. Такой человек, у которого порядок в отчетности.
— Дракула, как-то вы уж очень замахиваетесь. Вы только что советовали мне бежать.
Дворецкий, словно бы спохватившись, на мгновение замер и потянулся к бутылке. Но пить не стал.
— Вы не заметили главного, милая барышня: у вас нет выхода. Вам придется овладеть миром или погибнуть. Вам придется завести три тысячи платьев просто для собственной безопасности. Другого выхода нет. Или пшик-вжик ой-ё-ёй или три тысячи платьев. Искрень и есть тот самый философский камень, над которым понапрасну свихнулись выдающиеся умы древности. Это могущество. Это власть. Это полное и совершенное оружие. Как вы думаете, Рукосил оставит такую игрушку в чужих руках? Оставит он в живых человека с такой властью? Вам придется стать сильнее всех, просто для того, чтобы уцелеть. В итоге все то же: три тысячи платьев. Деваться некуда… Теперь пигалики. Вы потревожили осиное гнездо, барышня. Сообщество свободных пигаликов объявило Золотинку в розыске. Это не так уж часто бывает, чтобы все сообщество пигаликов взялось разыскивать потерявшуюся девчушку. Разыщут. Сообщество свободных пигаликов взялось за одну юную, бестолковую, не имеющую ни союзников, ни собственного войска, ни укрепленных замков девчушку. Как эта милая девушка, с таким чудным, по уверению Рукосила, именем, думает уберечься от смертного приговора, который вынесли ей не ведающие сомнений пигалики? Пусть эта славная девушка примет во внимание, что пигалики ни во что не вмешиваются до поры, но все знают. У них везде свои люди, поверьте, пигалики лучше меня знают, кто у меня на кухне ворует, сколько и почем.
— А вы, вы, Дракула? Вы тоже? — перебила его Золотинка, что-то сообразив.
Дворецкий наградил ее впечатляющим взглядом и сказал, несколько сбившись, правда, с тона:
— Мне приходилось оказывать пигаликам мелкие услуги. Но я не брал платы… Старался не брать… Поймите, барышня, вы в опасности, и что еще хуже, вы сами опасны. Вы расточаете вокруг себя затхлый дух застенков, ароматы ядов и тепловатые испарения крови. Голова кружится, барышня. Поэтому я ухожу в запой. От сильных впечатлений у меня кружится голова. У меня не стойкая голова, барышня. Я ухожу в запой. До свидания. Когда овладеете миром, позовите меня. Поверьте, я добросовестно, со тщанием буду перетряхивать, проветривать и пересыпать багульником на предмет моли все три тысячи ваших платьев. С радостью, с гордостью и с любовью отдам вашим платьям остаток жизни. А сейчас вам нужно бежать, чтобы осмотреться и пораскинуть умишком, вам нужны союзники и подданные. Сначала союзники, потом подданные. Думаю, вы сумеет сговориться с кем-нибудь из владетелей, поищите среди обиженных, не очень подлых и не самых глупых. Вам не трудно будет увлечь кого-нибудь из молодых и предприимчивых. Ищите союзников, ищите подданных и не забывайте никогда, не давайте другим забыть, что вы царевна. Это важно. И торопитесь. Через сутки начнется погоня. Над дорогами снова запорхают сороки, совы и орлы.
— Я знаю.
Он почти не запнулся на этом ненужном замечании.
— Первое время передвигайтесь ночами. Не доверяйте никому. Горы — вотчина пигаликов. Держите путь к равнинам и морям. Пигалики избегают морей, как комары. Все, царевна, я ухожу, до свидания. Я видел вас, как живую. Вы и сейчас мне мерещитесь — удивительное создание!
Благополучно опорожнив кружку, он начал устраиваться, поставил к изголовью несколько бутылок, улегся и прикрыл глаза. Притихшая, задумчивая Золотинка нисколько его не стесняла. Она оперлась рукой на стол, как бы собираясь подняться, но все сидела, не поднимая головы.
— Дракула, — позвала она, наконец.
— Три тысячи платьев, царевна! — сразу отозвался дворецкий и растопырил ладонь, разумея, надо полагать, свою пятерню за такую счетную единицу, какой можно было бы измерить любые тысячи. — Целые амбары лучших платьев. Шелк, царевна, бархат, атлас, золотое и серебряное шитье.
— Дракула, откуда пигалики на свадьбе?
— Их пригласили. Так полагается.
— А где их найти, чтобы не шастать под окнами Новых палат?
— Зачем искать? Они сами вас найдут.
— Но если понадобится?
— Ну, в подземелья вы к ним не попадете. По доброй воле не попадете. Когда бывают у нас… Знаете Видохина? Это наш ручной сумасшедший. Пигалики его особенно уважают… Башня Единорога справа от спуска на нижний двор. Он там. И там все их пигаличье кубло. А больше не знаю. Пигалики не любят, когда к ним стучатся без приглашения.
Длинная и обстоятельная речь заставила Дракулу протрезветь настолько, что он приподнялся и выхлестал, через силу, полную кружку вина. И тогда уж повалился пластом, для большей убедительности откинув на пол и руку, и ногу.
— Уходите скорей и не забудьте закрыть за собой дверь, — сказал он напоследок.
Но Золотинка кусала пальцы. Не вчитываясь, полистала конторскую книгу на столе. И отвлеклась на смутный рев площади. Сквозь зеленые стекла трудно было разобрать, что там. Она потянулась через стол, подергала захватанную медную ручку и с треском распахнула оконницу.
Порывай ступил на канат, скоморохи жались в глубине раскрытой башни. Одной ногой медный болван опирался на канат, а другую не смел оторвать от помоста. На жуткой высоте под небом… Понимал ли Рукосил, что это потешное представление означает для болвана самоубийство?
Он ступил и второй ногой. Это был миг недостижимого и почти состоявшегося равновесия. Застыв столбом, в следующее мгновение Порывай оборвался вниз и с гулким стуком, так поразившим площадь, зацепил локтем помост, а рукой успел ухватить канат. Поболтавшись над пустотой, он не оставил свои упорные и безнадежные попытки, высвободил с помоста локоть и стал подтягиваться, но сразу же опрокинулся через туго зазвеневший канат головой вниз.
Страдая, Золотинка отвела глаза и снова заставила себя смотреть.
До помоста можно было дотянуться рукой, но Порывай словно забыл, что спасение рядом. Раз за разом с вызывающим смешки постоянством он переворачивался вверх тормашками, не умея поймать равновесие, пока не изловчился устроиться верхом, пропустив толстую веревку между ног, и стал подтягиваться вперед короткими рывками. Под тяжестью медного человека канат поддавался и подрагивал, готовый, кажется, лопнуть.
