На этом можно было бы успокоиться и опыт считать свершенным, но площадь неистовствовала:
— Это что такое? Долой! На ножки вставай, безмозглая чушка! — завывала площадь, потешаясь тем больше, что, может быть, не вовсе еще был забыт испуг, постигший ее при виде ожившего истукана. Словно спохватившись, что можно и нужно веселиться, площадь изощрялась в измышлении бранных выкриков.
Под сплошные поношения и гам Порывай — словно бы он имел чувства! — подобрал ногу, занес на канат, чтобы встать, но выпрямиться не сумел — ухнул!
Он успел перевернуться в воздухе только раз, с коротким, похожим на содрогание стуком прошиб головой мостовую и воткнулся по плечи, не переставая подрыгивать. Потребовалось немало судорожных усилий, чтобы вывернуться, но и после того, как упал навзничь, он продолжал дергаться, наподобие раздавленного жука.
Падение истукана ошеломило народ, словно никто и предполагать не мог такого конца — небывалого и грозного… Золотинка закрыла окно.
Сначала она сидела, обхватив виски ладонями, а потом выдрала из книги чистый лист и опять впала в задумчивость, не сразу вспомнив, что нужно поискать перо и чернила.
«Здравствуй, Юлий милый!» — вывела она поперек разлинованных столбцов и нахмурилась, поджав губы… Последнее слово пришлось вычеркнуть. И тут же она принялась оправдываться, зачем это сделала. Одно вытекало из другого, строчка влеклась стремительно, Золотинка остановилась только для того, чтобы отбросить расщепившееся, сеющее мелкие брызги перо и переменить его на свежеочиненное.
«Милый? Просто Юлий. Но ведь это и само по себе много, правда? Разве мало быть просто Юлием? По-моему здорово: Юлий, и без всяких!
Когда письмо попадет к тебе в руки, я буду далеко. Наши пути ведь никогда не сходились, а просто пересеклись и разбежались, перекресток остался позади и мы быстро удаляемся друг от друга».
На этом Золотинка внезапно остановилась и, подумав, так же стремительно, как писала, изорвала письмо и сунула клочья в кошель, чтобы потом выбросить. Немного погодя она вырвала из книги еще лист… Который вместил одну только строчку: «Здравствуй, Юлий милый!» Дальше Золотинка писать и не пыталась — задержала перо на весу… сунула в стакан, а лист сложила четвертушкой и в глубокой задумчивости затолкала его туда же, в кошель.
Затем она прибрала на столе, оглядела комнату не осталось ли каких следов и, перед тем как покинуть Дракулу, прикрыла лицо все той же черной харей.
Когда скрипнула на прощанье дверь, дворецкий приподнял веки.
Первый же взгляд на площади открыл Золотинке, что гульбище Новых палат опустело. Новобрачные и вельможи с ними вернулись к пиршеству.
И разносился прерывистый, неровный, как возбужденное дыхание, перестук. В поднебесье, которое распадалось сияющими клочьями облаков, по резкой черте каната шел человек с завязанными глазами. Широкий черный шарф закрывал лицо по самые губы, черные траурные концы покрывали спину. В созвучии с неверным шагом удалец пристукивал в барабан.
Но представление, кажется, уже никого не занимало, толпа устало гудела, не обращая внимания на канатоходца. Вокруг покалеченного Порывая еще мутились людские завихрения, а Лепель, разметая полы шуб, распоряжался дикарями, оглядывался и покрикивал — они уходили, вскинув на плечи грабли.
Пробираясь окраинами площади, Золотинка не высмотрела Буяна и, зря протолкавшись с четверть часа, направилась было к спуску вслед за дикарями Лепеля. Красный зев широкой полукруглой двери в основании башни Единорога, которую ей указал первый же встречный, намерение переменил. Золотинка остановилась в сомнении.
Все вокруг как будто бы успокоилось. Свисали в безветрии знамена, и самый праздник словно бы потускнел. События, наверное, происходили, но не здесь. И движущийся на канату человек с теленком на плечах уже не мог возбудить никакого иного чувства, кроме мимолетного недоумения. Теленка, склонив голову, канатоходец принял на загривок, шест уложил на предплечья; особые трудности создавали чудаку высокие каблуки желтых женских туфель, в которых он выступал. Было немного жаль человека, без крайней нужды усложнявшего себе жизнь. Вот и все.
Золотинка толкнулась в красную дверь плечом, потом постучала. Она стучала, прислушивалась и отходила, чтобы не отсвечивать в малолюдном месте слишком уж вызывающе, описывала в охвостьях толпы подсказанную возбуждением кривую и возвращалась. Никто не откликался за дверью, где обитал и жительствовал добрый знакомец пигаликов Видохин. Золотинка тревожилась, рассчитывая все же покинуть крепость до темноты. Кто знает, не закроют ли они на ночь ворота?
И что вообще будет ночью? Мерещилась Золотинке резня. Оглядываясь на праздничные толпы, она видела внутренним оком сплошные опустошения среди пока что еще живых людей. Может быть, это был вызванный утомлением и лихорадкой обман.
В очередной раз оставив попытку достучаться к Видохину, Золотинка отошла — шарахнулась от дверей прочь, то есть повернулась со свойственной ей порывистостью и налетела на соглядатая.
— Кого ты ищешь, мальчик? — сказала ей женщина средних лет.
Намеком проглянувшая улыбка говорила о чем-то невысказанном, что заставило Золотинку замешкать с ответом. Это невысказанное ускользнуло вместе с улыбкой. Сложенный тремя цветами наряд незнакомки: черный, белый и серый — возбуждал воспоминание… И Золотинка узнала печально сложенные губы и мудрый спокойный взгляд — волшебница Анюта!
Здесь? В логове Рукосила? Слишком неожиданной оказалась встреча, необъяснимым представлялось спокойствие Анюты в гибельном соседстве с Рукосилом, чтобы Золотинка обрадовалась. Она часто вспоминала Анюту, связывая с ней свои меняющиеся надежды и расчеты, но сейчас — растерялась.
— Отчего вы думаете, что я ищу? — уклончиво сказала она.
— Э! — протянула женщина, улыбаясь — глаза ее ожили. — У меня на ищущих особый нюх. Я их издалека чую.
— Пожалуй, я ищу не кого, а что.
— Башня Единорога перед тобой, вот она. Но ты лукавишь, в твоих летах больше ищут не что, а кого.
Анюта попробовала толкнуть дверь, но стучать не стала. В руках ее явилось белое перышко, волшебница посмотрела на Золотинку выжидательно, словно бы это Золотинка должна была подыскать перышку применение, и заметила:
— У тебя пальцы в чернилах.
— Где? — дернулась Золотинка. — Ну и что?
— Ничего, — усмехнулась Анюта.
Она пожала плечами и легонько дунула. Перышко взнялось в воздух, закачалось, начало понемногу подниматься, клочок белого кружился и скользил, задевая неровности стены. И так, подхваченный невидимым потоком, достиг третьего или четвертого яруса, где и пропал, растворившись в вышине.
