Однако та жизнь после жизни, о которой ей рассказывал Гед, та страна, куда, по его словам, уходят люди после смерти, та безликая и никогда не меняющаяся страна, покрытая холодной пылью и населенная тенями, — разве это жизнь? Такая «жизнь» казалась Тенар просто ужасной, пугающей.
Вопросы, не имевшие ответа, теснились у нее в голове: все это произойдет и с ней, потому что она больше уже не может считать Каргад своей родиной, потому что она предала Святые Места… Неужели поэтому она будет так наказана? Должна будет отправиться в ту безжизненную темную страну? Неужели и Гед должен уйти туда? Неужели там они будут равнодушно смотреть друг на друга, не любя, ни о чем не жалея? Это же невозможно! Но если он должен будет отправиться туда, а она возродится снова, то их расставание станет вечным!
Нет, нельзя думать об этом! И совершенно ясно, почему ей приснилась та Расписная Комната. Она часто снилась ей в те годы, когда Тенар оставила позади все, что было связано с ее прошлым, с Гробницами Атуана. А теперь вот она поговорила с каргадскими посланниками на родном языке и снова все вспомнила. И все-таки тревога не утихала в ее душе. Она не хотела, чтобы возвращались кошмары ее юности. Боги, хоть бы поскорее вернуться домой, лежать по ночам рядом с Гедом, слушать сонное дыхание Техану!.. Гед спал всегда очень тихо и лежал совершенно неподвижно, как каменный; но в горле Техану огонь все-таки навсегда оставил свой след, и дыхание у нее всегда было хрипловатым, затрудненным. Тенар привыкла прислушиваться к ее дыханию ночь за ночью, год за годом. Это была жизнь, это была вернувшаяся жизнь, это был самый дорогой ее сердцу звук — чуть хрипловатое дыхание ее приемной дочери.
И сейчас, тоже слушая дыхание Техану, она наконец уснула. И во сне видела — если ей вообще что-то снилось — только потоки воздуха где-то в поднебесье и расцвеченное полосами утренней зари небо.
Олдер проснулся очень рано. Котенок всю ночь вел себя беспокойно, а потому и сам он спал плохо и был даже рад наконец встать, подойти к окну, усесться там поудобнее и с сонным видом смотреть, как над заливом разгорается заря, как выходят в море рыбачьи суденышки с повисшими от серого тумана парусами, как пробуждается навстречу дню весь город. К тому времени, как Олдер окончательно проснулся и начал подумывать о том, что стоило бы, наверное, пройти по лабиринту дворцовых залов и коридоров и выяснить, что ему делать дальше, в дверь его комнаты постучали. Вошел слуга, который принес на подносе свежие фрукты, свежий хлеб и кувшин молока, а также небольшой кусочек мяса — для котенка.
— Я еще зайду, как только пять протрубят. К королю пойдем! — торжественно сообщил он. А потом обычным тоном рассказал Олдеру, как удобнее пройти в сад, если он захочет прогуляться.
Олдер знал, конечно, что от полуночи до полудня проходит шесть часов, а от полудня до полуночи еще шесть, но он никогда не слышал, чтобы часы ТРУБИЛИ, и ему было очень интересно, что этот слуга имел в виду.
Вскоре он все узнал. Оказалось, что в Хавноре время отмечают так: четыре трубача выходят на самый верхний балкон дворца — выше его только башня, на которой красуется меч героя, — и в четвертый, а также в пятый час до полудня, ровно в полдень, а затем в первый, второй и третий час после полудня дуют в свои трубы. При этом один стоит лицом к западу, второй — к северу, третий — к востоку, четвертый — к югу. Так что придворные во дворце, купцы и шкиперы в порту, а также все жители Хавнора могут как-то приноровить свои дела и встречи к этим указателям времени. Об этой интересной традиции Олдеру рассказал какой-то мальчик, с которым он познакомился, гуляя в саду. Мальчик был маленький, худенький, в длинной рубахе, которая была ему слишком велика, но разговор вел, как взрослый. Он также объяснил Олдеру, что трубачи точно знают, когда им дуть в свои трубы, потому что в башне есть большие песочные часы, а еще — Маятник Атха, свисающий почти до полу с самой высокой точки потолка, и если этот маятник запустить одновременно с началом того или иного часа суток, то он будет качаться ровно до начала следующего часа. Мальчик сказал Олдеру, что трубачи исполняют на своих трубах различные отрывки из песни «Плач по Эррет-Акбе», которую король Махарион написал, вернувшись с Селидора, и для каждого часа исполняется какая-то одна из частей плача, а в полдень они играют всю мелодию целиком. И если тебе нужно быть в каком-то месте в точно назначенный час, то следует поглядывать на верхний балкон башни, потому что трубачи всегда выходят на него чуть раньше, и если светит солнце, их серебряные трубы так и сверкают в солнечных лучах. Мальчик сообщил, что его зовут Роди и он приехал сюда с отцом, правителем города Метама, что на острове Арк. Этот год он проведет в Хавноре и уже поступил в школу при королевском дворце; ему девять лет, и он очень скучает по матери и сестре.
Олдер вернулся к себе как раз вовремя: слуга уже поджидал его. На этот раз Олдер волновался гораздо меньше. Видимо, беседа с мальчиком напомнила ему о том, что дети правителей — это всего лишь дети, а сами правители — всего лишь люди и бояться ему следует совсем не людей.
Провожатый долго вел его по дворцовым коридорам и наконец остановился перед дверями, за которыми был виден продолговатый и просторный светлый зал с окнами, расположенными вдоль одной из длинных стен и смотревшими прямо на башни Хавнора и на его фантастические мосты, арками повисшие над каналами или над узкими улицами города, словно перепрыгнув с крыши на крышу, с балкона на балкон. Стоя на пороге, Олдер нерешительно поглядывал на окна, но не был уверен, что ему уже можно войти. У противоположного конца комнаты он увидел группу людей и среди них короля.
Король, видимо, Олдера ждал. Заметив его в дверях, он сам подошел к нему, приветливо с ним поздоровался и по очереди представил ему всех присутствующих.
Олдер сразу выделил среди них одну женщину — лет пятидесяти, маленькую, очень светлокожую, с седеющими волосами и большими серыми глазами. Это Тенар, сказал ему, улыбаясь, король. Тенар Кольца. Тенар посмотрела Олдеру прямо в глаза и тихим голосом поздоровалась с ним.
Молодого мужчину — он показался Олдеру примерно ровесником короля, — одетого в бархатный камзол и тончайшую сорочку, Лебаннен представил как «шкипера Тослу». На перевязи у шкипера Тослы сверкали драгоценные камни, а в мочке уха красовалась серьга с огромным рубином. Лицо Тослы, темное, как древесина старого дуба, было живым и одновременно суровым.
Человек средних лет, одетый просто и смотревший на Олдера очень спокойно, оказался принцем Сеге из старинного Дома Хавнора. Олдеру сразу показалось, что этому человеку можно доверять.
