— Ригер, но ведь я, к моменту развода еще не буду совершеннолетней. Точно-то я не знаю, сколько мне лет, но мне кажется, не больше семнадцати. Кто будет моим опекуном в случае развода?
— Сложно сказать, Калина… Я, все же, не законник. Но думаю, ты сможешь узнать это в храме. Подумай и постарайся принять решение до утра.
С этими словами он вышел, оставив меня с наедине с огромной кучей разрозненных мыслей…
В сущности, у меня не было выбора. Мысль о том, что я могу стать женой рабовладельца так резала меня, что я была даже благодарна Ригеру за его предложение. Меня, безусловно, передергивало от самого слова «замужество», но это точно не его вина…
С утра мы отправились в архив. Там Ригер оплатил коронный сбор, какой-то налог, «осмотр высокродной для восстановления в правах» — отдельная, совсем не маленькая сумма и оставил на чай пожилой женщине, которая меня осматривала и срисовывала мой штарт, серебрушку. За документами нам велели подойти на следующий день. Ригер достал еще серебряную монету и пообещал её секретарю архивариуса, тому, что сидел в приемной комнате, если наши документы будут готовы до полудня.
Следующий пункт назначения был храм. Я немного трусила, боялась, что что-то пойдет не так. Место, куда меня привели, было довольно странным.
Сам храм был довольно обычный, роспись по стенам, мраморный мозаичные полы, высокие стрельчатые потолки, что отражали малейший шорох. В остроконечную крышу были вставлены стекла и поток света падал на небольшой алтарь. Перед алтарем — каменный пюпитр со священной книгой. Огромный старинный талмуд, пергаментный и расписанный вручную. К тому времени, когда мы добрались до храма, служба уже кончилась и священник в оранжевой хламиде собирался уходить. Ригер отвел его в сторону и о чем-то договаривался, а я рассматривала необычную книгу.
Храмовник не бы стар, но не был и молод. Лет сорок пять, крепкий мужчина. Серебристая седина длинных волос сливалась с серебряным обручем, надвинутым на лоб. В центре лба — синий эмалевый глаз, который, казалось, внимательно наблюдал за собеседником.
Священник посматривал на меня с любопытством, но близко так и не подошел. Наконец они договорились. Ригер взял меня за руку и отвел за алтарь, в необычную комнату. Крошечная клетушка, два на два метра, вряд ли больше. Хотя снаружи выглядела гораздо длиннее! В центре стоял стул с высокой спинкой, на зеркальных полочках четыре масляных светильника, в углу — напольная ваза с букетом цветов и больше ничего не было.
— Садись и жди, Калина. С тобой будут говорить. Ничего не бойся и отвечай только правду…
Сам он в комнату даже не зашел. Закрыл толстенную дверь с той стороны и я оказалась отрезана от всех звуков храма.
Я осматривалась в комнатке, не понимая, где сядет второй человек. Пока до меня не дошло — я не увижу его лица! Одна из стен затянута частой медной решеткой, а за ней — темная, непрозрачная ткань. Что-то похожее я видела в фильмах, кажется, исповедальни католиков выглядят похоже. У меня горят лампы, а там света не будет. Ткань тонкая и редкая, человеку, который будет со мной беседовать я прекрасно видна.
Кто и когда зашел в другую комнату я так и не узнала, но судя по шуршанию ткани и дыханию — там не один человек.
— Говори, идущая к свету, мы слушаем тебя…
Я немного растерялась:
— Как я должна обращаться к вам?
— Можешь называть нас братьями. Не бойся, идущая, говори… Ни одно твое слово не выйдет за границу этих стен.
Я вздохнула и начала:
— Я очнулась от качки и запаха моря и от того, что кто-то тряс меня за плечо, скрипучим голосом взывая издалека:
— Элиза, Элиза…маои ирано… зайна, зайна, Элиза…
Говорила я очень долго, меня никто не перебивал и ни о чем не спрашивал. Несколько вопросов задали только в конце:
— Скажи, сестра, почему ты вернулась к раненому? Ты понимала, что он может быть опасен для тебя?
— Да, понимала. Но я не могла его бросить… Он был беспомощен, как ребенок и я надеялась, что он умрет… Я его боялась. Думаю, я вернулась не из-за него, а из-за себя. Чтобы потом не стыдится своего поступка всю оставшуюся жизнь.
— Если бы ты могла не убивать охотника, а просто сбежать, что бы ты выбрала?
Я задумалась.
— Не знаю, братья… дело ведь не в том, что они меня поймали. В их обществе это нормальный поступок, не вызывающий отвращения. Но они хотели меня изнасиловать, воспользоваться мной, как вещью… Не знаю… Я не судья…
— Ты жалеешь о том, что убила?
— Нет!
— Ты не помнишь даже свою веру. Будешь ли ты посещать храм?
— Да. Когда устроюсь — найду священника, который расскажет мне о богах и обычаях.
— Почему ты выбрала девственный брак? Мужчина, желающий тебя защитить, знатен, хоть и не слишком богат. Думаем, он бы согласился и на обычный брак.
— Я не дочь цезуса и не родственница. Я не принесу мужу ни земель, ни, насколько я понимаю, особого богатства. Нет смысла в договорном браке при таких условиях. А так через пять лет мы будем свободны и, если захотим, создадим семьи по взаимной симпатии, а не вынужденно, как сейчас.
Ответ от братьев был очень неожиданным — тихий многоголосый смех и негромкий стук хлопнувшей двери.
Я сидела, не зная, можно ли выходить. Минуты через три Ригер распахнул тяжелую дверь.
— Выходи.
Я вышла из комнаты и с любопытством обошла пристройку у стены. Второй двери не было. Так я и подумала. Братья вошли в исповедальню через служебный вход.
— Что ты там ищешь, Калина?
— Вторую дверь.
— Не найдешь. Никто не знает, кто из братьев присутствует в комнате. Пойдем домой. Мне сказали, что завтра после полудня нас будет ждать светлый брат, он проведет обряд. А это — тебе.
Ригер протянул мне лист бумаги.
— Что это такое?
— Это — благодарственная молитва, ее читают во славу Цеза муж и жена после обряда. Твои ответы помечены красным цветом. Тебе нужно прочитать это, чтобы не запинаться в храме. Но читаешь ты еще очень плохо, придется зубрить.
Учить слова я начала вечером. Это были своего рода клятвы друг другу и богу. Муж спрашивал — жена отвечала, потом — наоборот. Текст учился достаточно легко. Кроме того, можно будет и подглядеть в «шпаргалку».
Следующий день запомнился мне бесконечной суматохой, сбором вещей, посещением архива, где нас ждал солидный свиток пергамента, подтверждающий мою личность. По традиции, все документы оформлялись на пергаменте, а не на бумаге.
По пути мы заехали в местную купеческую гильдию. Ригер ходил договариваться о месте в караване и возчике.
Следом мы отправились в храм. Помня о том, что я потеряла память и не умею читать, светлые братья терпеливо подсказывали мне слова. Они выступали в роли свидетелей — два брата в оранжевых балахонах. Обряд проводил брат в ярко-алом. Я даже не знала, праздничная ли это одежда или он выше статусом.
Иногда я приходила в отчаяние от того, сколько я еще не знаю в этом мире.
Сам обряд был достаточно простой и без вычурностей. Во всяком случае слова светлого брата звучали душевно, а не как речь дамы из ЗАГСа на моей первой свадьбе.
После обряда, объявив нас мужем и женой, светлый брат нанес мне татуировку узким штампом с парой сотен тонких иголочек на ладонь правой руки. У Ригера штамп был посолиднее и располагался на левой руке.
Их прокалили в каком-то горящем масле, дали остыть и крепко прижали к ладони возле мизинца. Было неприятно, но, в целом, вполне терпимо.
На моей руке появилась надпись — Ригер фон Крейг. Надпись Ригера гласила — Эльза-Калина фон Крейг. Впрочем, полюбоваться мне на них не дали. Смазали какой-то липкой мазью и, проложив татушку чистой тканью, обвязали руки алой атласной лентой, одной на двоих. На выходе из храма Ригер бросил в ящик для пожертвований пять золотых.
Брак — дорогое удовольствие.
В коляске мы доехали до дома, выдержали охи и поздравления Грины и до вечера проходили рядом с одной лентой на двоих. Снять её было нельзя! Нельзя и всё! Примета плохая!
