Он поднялся и быстро осмотрел кучу костей. Человеческие. И все эти люди в момент смерти были закованы в кандалы, и, вероятнее всего, на них не было одежды. Кости были раскрошены и обглоданы. Когда их грызли, люди могли уже быть мертвы. Впрочем, могли и не быть.
Из ямы его вывел штрек, длинный и прямой как стрела. Сланцевая стена была обработана довольно гладко. Это уже не походило на копи.
Неожиданно он вышел в огромную каверну, потолок которой тонул во мраке, а в центре располагалась гигантская, черная, бездонная пропасть, через которую был переброшен каменный, слишком уж изящный на вид мосток.
Со стен гулко капала вода, отзываясь эхом. Из пропасти веяло холодом и тянуло вонью. Амулет вел себя спокойно. Геральт ступил на мосток внимательно и осторожно, стараясь держаться подальше от разваливающихся перил.
За мостком оказался еще один коридор. В гладко обработанных стенах Геральт приметил ржавые держатели для факелов. Здесь тоже были ниши, в некоторых стояли статуйки из песчаника, однако годами капавшая вода изгладила их и превратила в бесформенных истуканов. В стены были заделаны плиты с барельефами. Выполненные из более стойкого материала, они сохранились лучше. Геральт узнал женщину с лунными рогами, башню, ласточку, кабана, дельфина, единорога.
Услышал голос.
Остановился, затаил дыхание.
Амулет дрогнул.
Нет, это не обман слуха, не шорох осыпающегося сланца, не эхо капающей воды. Голос. Человеческий голос.
Геральт прикрыл глаза, напряг слух. Локализовал.
Голос — он мог поклясться — исходил из очередной ниши, из-за очередной скульптурки, размытой, но не настолько, чтобы утратить округлые женские формы. На сей раз медальон оказался на высоте. Сверкнуло, и Геральт неожиданно заметил в стене проблеск металла. Он схватил размытую фигуру женщины в объятия, крепко сжал, повернул. Раздался скрежет, стенка ниши развернулась на стальных навесах, открыв винтовую лестницу.
Сверху снова донесся голос.
Геральт не стал раздумывать.
Наверху обнаружилась дверь. Она открылась легко, без скрипа. За дверью — маленькое сводчатое помещение. Из стен торчали четыре огромных латунных цилиндра, концы которых расширялись, образуя раструбы. Посредине, между раструбами, стояло кресло. А в нем… скелет. На черепе с отвалившейся нижней челюстью сохранились остатки берета, на костях — лохмотья некогда очень богатой одежды, на шее золотая цепь, а на ногах погрызенные крысами ботинки из тисненой козловой кожи с сильно загнутыми мысами.
В одной из труб послышалось чихание, такое громкое и неожиданное, что ведьмак даже подскочил. Потом кто-то трубно высморкался. Усиленный латунными трубами звук был прямо-таки адским.
— Будьте здоровы, — послышалось в трубе. — Ну вы и сморкаетесь, Скеллен.
Геральт столкнул скелет с кресла, не преминув снять и спрятать в карман золотую цепь. Потом сам уселся у раструба.
***
У одного из них голос был басовитый, глубокий и гулкий. Когда он говорил, латунная труба даже вибрировала.
— Ну вы и сморкаетесь, Скеллен. Где это вы так простудились? И когда?
— Не стоит об этом, — ответил простуженный. — Вцепилась, проклятая хвороба, и держится, то отпустит, то снова схватит. Даже магия не помогает.
— Может, есть смысл сменить магика? — послышался другой голос, скрипучий, будто заржавленные дверные петли. — Вильгефорц пока что не может похвастаться особыми успехами. Вот что, мне кажется…
— Давайте не будем, — вступил в разговор кто-то, говоривший с характерным затягиванием слогов. — Не для того мы съехались сюда, в Туссент. На край света.
— На паршивый край света!
— Этот край света, — сказал простуженный, — единственная известная мне краина, у которой нет собственной службы безопасности. Единственный уголок империи, не нашпигованный агентами Ваттье де Ридо. Все считают здешнее вечно веселое и полупьяное княжество опереточным, и никто не принимает всерьез.
— Такие «уголки», — сказал затягивающий слоги, — всегда считались и были раем для шпионов и любимым местом их встреч. А потому притягивали и контрразведку, и агентов, и всяческого рода соглядатаев и подслушивателей.
— Возможно, так было раньше. Но не в эпоху бабьего засилья, которое тянется в Туссенте почти сотню лет. Повторяю, мы здесь в безопасности. Здесь нас никто не найдет и не подслушает. Мы можем изображать из себя купцов, спокойно обговорить весьма животрепещущие также и для ваших княжеских милостей проблемы. Для ваших личных благ и латифундий.
— Я презираю все личные блага, вот что! — возмутился скрипучий. — И не ради личного я сюда явился! Меня волнует исключительно благо империи. А благо империи, милостивейшие государи, это — крепкая династия! Ибо несчастьем и огромным злом для империи будет, если на трон усядется какой-нибудь гнилой плод паршивой крови, потомок физически и душевно больных северных корольков. Нет, господа! На это я, Ветт из де Веттов, клянусь Великим Солнцем, не буду взирать в бездействии! Тем более что моей дочери уже было почти обещано…
— Твоей дочери, де Ветт? — зарычал гулко-басовитый. — А что тогда говорить мне? Я, который поддержал сосунка Эмгыра еще тогда, в борьбе против узурпатора? Ведь именно из моей резиденции кадеты отправились штурмовать дворец! А еще раньше что? Именно у меня он прятался! Еще будучи мальком, он лакомо поглядывал на мою Эйлан, улыбался, комплименты расточал а за гардиной, я-то знаю, сиськи ее тискал. А теперь что? Другая императрица? Такой афронт? Такая обида? Император Вечной Империи выше дочерей древних родов ставит приблуду из Цинтры? А? Сидит на троне по моей милости и мою Эйлан отвергать смеет? Нет, этого я не потерплю!
— И я тоже! — крикнул очередной голос, высокий и возбужденный. — Мною он тоже пренебрег! Ради цинтрийской приблуды бросил мою жену!
— По счастливой случайности, — проговорил человек, затягивающий слоги, — приблуду отправили на тот свет. Что следует из сообщения господина Скеллена.
— Я внимательно выслушал сообщение господина Скеллена, — сказал скрипучий, — и пришел к выводу, что из него не следует ничего, кроме того, что приблуда исчезла. Если же исчезла, значит, может объявиться вновь. С прошлого лета она исчезала и возникала неоднократно! Ведь так? Да уж, ничего не скажешь, господин Скеллен, разочаровали вы нас весьма, вот что! Вы и ваш чародей Вильгефорц.
— Не время сейчас об этом, Иоахим. Не время оскорблять друг друга и обвинять. Вбивать клинья в наше единство. Мы должны быть монолитны и едины. И решительны. Ибо не имеет значения, жива цинтрийка или нет. Император, единожды безнаказанно оскорбивший и унизивший древние роды, будет это делать и дальше! Нет цинтрийки? Ну, так через несколько месяцев он представит нам императрицу из Зеррикании или Зангвебара! Нет, клянусь Великим Солнцем, этого мы не допустим!
