Княжна встала.
Плотно сомкнув плечи, голодные рабы надвигались на нее. В тряпичных обмотках серели одинаково морщинистые лица, из приоткрытых потрескавшихся губ вырывалось сиплое дыхание, Гюда не могла различить возраст наступающих, не могла понять – есть ли средь них словены.
– Простите меня, – прошептала княжна, попятилась, уперлась спиной в стену. Ее никто не услышал. Рабам не было нужно ее раскаяние – они хотели есть. Смрадное кольцо стало смыкаться. Послышалось угрожающее рычание.
«Как звери», – мелькнуло в голове у княжны.
Свет из вновь распахнувшейся двери отбросил нападающих назад, В дверной проем, пригнувшись, проскользнул Хугин.
– Хозяин… – толкаясь и вдавливая головы в плечи, рабы отступили в глубь своей норы.
Следом за Хугином внутрь вошел Харек Волк. Блеснул желтыми глазами по сторонам, поморщился, пропуская вперед Орма.
– Вот она, – Хугин указал на Гюду.
Орм кивнул, сцедил сквозь зубы слюну, сплюнул на пол:
– Сам вижу.
Неспешно перешагнул через вязкую лужу на полу, подступил к княжне:
– Мои люди сказали, что ты прыгнула со скалы Хель?[118] Это так?
Оказавшись рядом, его губы почему-то больше не вызывали отвращения, хотя живо помнились их влажные, скользкие, похожие на лягушачьи, прикосновения. На шее Орма, немного сбоку, виднелись следы ее зубов.
– Я спрыгнула с какой-то скалы, – честно призналась Гюда, покачала головой. – Но я не знаю, как называлась эта скала.
Ее взгляд переместился на Харека. Волк по-хозяйски расхаживал по узкой избе, разглядывал сбегающую с потолка по стенам плесень, зыркал желтыми зенками по притаившимся в темноте людским фигурам, пошлепывал по ноге коротким, свернутым в петли боевым бичом. На окончании бичевого хлыста блестело железное жало. При приближении Харека рабы вжимались в стены, испуганно провожали жало тоскливыми взглядами.
– Хугин говорит, что потом ты сама поплыла к лодке и влезла на борт. Почему? – допытывался Орм.
Гюда пожала плечами:
– Они слишком долго спорили, кто поплывет за мной. Мне было холодно и надоело ждать… Я решила поплыть сама…
Орм хмыкнул. Потом странно скривил губы, хмыкнул еще раз, уже громче. Харек остановился и с недоумением воззрился на своего хевдинга, Хугин замер. Белоголовый хмыкнул еще раз, а потом вдруг запрокинул голову назад и расхохотался. Его смех оглушил съежившихся в своем тряпье рабов, вызвал ухмылку на лице Харека и заставил Хугина в изумлении открыть рот. Орм смеялся так легко и откровенно, что Гюда неожиданно поняла – за все время пути она ни разу не слышала смеха Белоголового. Он мог натянуто посмеиваться над шутками хирдманнов или ухмыляться, презрительно кривя губы, но он никогда не смеялся так, как смеялся теперь. Чуть приутихнув, он выдохнул, обращаясь к Хареку:
– Ты слышал ее слова, Волк? Ей надоело ждать… она поплыла сама…
И вновь захохотал. Потом, все еще коротко посмеиваясь, положил руку на плечо княжны, потянул ее к себе. От его прикосновения Гюде стало холодно. Она неохотно шагнула вперед, оказалась совсем близко к урманину, сопротивляясь, уперлась ладонью в его грудь, обтянутую кожаной безрукавкой.
– Когда тебе надоест вонь этого скота… – Прежде чем стать словами, звуки гудели у него в груди, и Гюда слышала то, что он скажет, раньше, чем они становились речью. – … ты можешь выйти отсюда…
Дрожа от накатившего изнутри холода, Гюда кивнула.
– Днем мои драккары пойдут домой, на озеро Рансфьерд, – продолжил урманин. – Ты вольна остаться здесь или пойти со мной. Тебе не будут мешать.
Гюда не верила услышанному. Дрожь прошла.
– Ты даришь мне свободу? – недоверчиво спросила княжна. Замерла в ожидании ответа.
– Нет. Я разрешаю тебе выбрать хозяина, – сказал Орм и вновь хмыкнул, готовясь рассмеяться. – Ведь ты так любишь все делать сама.
Пожалуй, Гюда осталась бы в Борре, кабы не Остюг. Едва выйдя из рабской избы, она натолкнулась на брата, деловито тычущего коротким мечом в приставленную к городьбе соломенную куклу. Лицо у Остюга было сосредоточенное – высунув кончик языка, он прыгал к чучелу, выбрасывал вперед руку с оружием, вонзал лезвие в грудь соломенного врага, фыркал, отскакивал, уворачивался, воображая ответный удар, вновь нападал. В своем увлечении он напомнил княжне прежнего Остюга – шаловливого, как обласканный хозяевами котенок. Сложив руки на груди, Гюда любовалась его исхудавшим лицом, до сих пор хранящим следы вчерашней драки, рассыпавшимися по плечам длинными светлыми волосами, ловкими движениями.
Широкий, чисто выметенный двор разделял сестру и брата, меж ними сновали слуги и рабы, воины и бонды, но Гюда никак не могла оторвать взгляда от маленькой подвижной фигурки.
Ловко прыгнув к кукле, Остюг рубанул ее от плеча вниз, рассыпал у своих ног солому, крутнулся на пятках и увидел сестру. Его игривое настроение сразу исчезло – лицо потемнело, напряглось. Он поспешно убрал меч за спину и быстро направился к воинской избе, где отдыхали люди конунга. Понимая, что там она не сумеет достигнуть брата и поговорить с ним, Гюда бросилась наперерез мальчишке. У самых дверей избы догнала, схватила за рукав:
– Остюг, погоди!
Злой взгляд серых глаз окатил ее холодом. Остюг взирал на сестру снизу вверх, верхняя губа княжича дрожала.
– Пусти, – он вырвал руку, шагнул к дверям. Гюда перехватила его за край рубахи. Еще не придумав, что и как сказать, начала оправдываться:
– Ты пойми, Остюг, он взял меня силой… Я не хотела…
Княжич вновь рванулся, тонкая ткань рубашки затрещала.
– Пусти! – выкрикнул он.
Двое рабов, грузивших у амбара бочонки с медом, обернулись на его крик. Один что-то сказал другому, пошел к пиршественной избе – звать своего бонда, Не дело, когда у всех на глазах, средь бела дня, рабыня пристает к воину конунга…
Гюда заспешила, проглатывая окончания слов:
– Что с тобой случилось, Остюг? Неужели ты забыл, что мы родичи, что у нас никого теперь нет, кроме друг друга? Неужели не понимаешь, что нас могут разлучить и мы больше никогда не свидимся? Неужели… аи, да что говорить! Я же люблю тебя… Не меньше люблю, чем ранее любила…
Княжна потянулась к брату, попробовала обхватить его руками, прижать к себе, почувствовать рядом со своим колотящимся сердцем биение еще одного – родного, любящего.
– Да отстань же ты, дура! – Остюг уперся рукой в ее живот, оттолкнул. Он был сильнее – Гюда отступила, затем вновь вытянула к нему руки, хотела шагнуть вперед. Ей в шею уперлось лезвие короткого меча. Остюг держал меч в полусогнутой руке, на искривленном злостью лице судорожно подергивалась правая щека.
