Васька налил, тот выпил и победоносно взглянул на собравшихся. Потом смотреть перестал, улегшись рядом с другим, мертвецки пьяным, потому что Буслаев сшиб его кулаком, не особо, впрочем, сильно приложившись.
Тотчас же появился Костя Новоторженин, невысокий, жилистый с Водской пятины, что между реками Волхов и Луга в направлении Финского залива. Выпил, развел руками — бей. Васька ударил, но Костя не пошевелился, только головой тряхнул. Народ радостно возроптал.
— Однако с тобою не пойду, — вдруг сказал Костя и отвернулся, намереваясь уйти.
— Погоди, — заспешил к нему Буслаев. — Тут такое дело.
Он склонился к уху Новоторженина и что-то ему прошептал.
— А, — удивился тот. — Это совсем другое дело. Тогда, конечно, можно.
Охотников попасть в приятели к Ваське набралось достаточно. Некоторые даже выдерживали испытание кулаком, но им было отказано. Это были семейные люди, рисковать которыми не имело смысла. Договор договором, но если имеешь дело с слэйвинским князем, доверять ему особо не хочется.
Набралась дюжина крепких парней, готовых повеселиться, если дело касалось вполне легального пересечения со слэйвинами. Один из них, ремесленник Фома Толстой даже сказал:
— Александра оставьте мне, должок за ним.
Его отцовскую мастерскую княжьи парни как-то изрядно потрепали, ссылаясь на помощь «Невскому походу». Выгребли все, что нашли, без всякого возмещения. Конечно, гравированные кубки, что изготавливали Толстые — самая важная вещь в военном походе. Фома, тяпнув меду, хватанул себе по голове доской, потому что Василий отказался бить его: еще кулак досадишь, чего доброго. Доска разлетелась в щепки, на голове, как рог, выросла шишка.
— У нас будет план, — ответил ему Буслаев. — Так что князя тебе не обещаю. Да, к тому же, не будет его, подозреваю. Не в его это правилах на рожон лезть.
Последним участником их сообщества кулачных бойцов стал Потанюшка Хроменький, которого Василий взял по старой памяти, не подвергая испытанию. Друг детства, защищая младших братьев и сестер, на всю жизнь остался хромым, когда перебил ему ногу злодей, пришедший к ним в дом в отсутствие родителей.
Остатки меда разлили всем желающим, а сами пошли совещаться.
Дело шло к Пасхе, вокруг — грязища, Волхов — не завтра, так послезавтра сподобится ледоходом. А это значит, что опять народ, кого срок пришел, помирать будет в большем, нежели в обычные дни количестве. Такая примета у людей испокон лет на вскрытие рек, печальная примета. Единственное утешение, что нежданная, либо ожидаемая кончина придется на Пасхальную неделю, когда, говорят, двери Рая открыты для всех. Райская амнистия.
Васька сотоварищи хотел расположиться у монастырских стен поблизости от Собора Рождества Богородицы — там не так склизко будет, но на подходе к нему заметил, что место уже занято: пара десятков вооруженных разным дрекольем княжьих дружинничков уже подпирали стены. Заранее пришли, чтоб место получше выбрать.
Против течения реки до самой крепостной стены берег был размыт ручьями талого снега, вспух скользкой прошлогодней травой. Тут драться — самое милое дело. Ноги разъезжаются, того и гляди, что в открытую воду, тонкой полосой протянувшуюся по всему руслу реки возле берега, уедешь. А еще в засаде люди Александра сидят, сторожа примыкающую к реке улочку, чтоб, значит, никто не смог убежать. Человек, этак с пяток. Да и сам Александр где-то тут же поблизости трется с тройкой своих нукеров, призванных, так сказать, беречь сановное тело.
Васька же один, если не считать Потани Хроменького, что волочет на плечах несколько досок. Сам Буслаев чурку держит, какую обычно для колки дров приспосабливают. Вот и все бойцы.
Не стерпел Александр, вышел на венец подымаемой поблизости церкви, расхохотался и выкрикнул:
— И где ж твое войско, лив? Или ты с этим калекой на меня пойдешь? А доски для чего? Домовины заранее делать? Так ты сначала с закладом разберись.
— Чего шумишь, слэйвин? Драться — так драться, чего попусту кричать. Спускайся, померяемся силой.
— Была нужда руки марать, — снизив голос, проговорил Александр. — Бейте его, парни.
Парни, стоявшие у стен монастыря, угрожающе выстроились друг возле друга. Получилось пять человек. Они и пошли на Василия с Потаней, зловеще похлопывая дубинами по ладоням. Их коллеги, которым не хватило место в шеренге, возбужденно переминались с ноги на ногу — им тоже хотелось поучаствовать в избиении противных ливонцев.
Васька и Потаня принялись отступать по направлению к берегу, но, не оскальзываясь, потому что бросали себе под ноги доски, по которым и шли — Потаня первый, Буслаев за ним.
— Куда же вы? — пробасил один из княжьих людей. — Так до самой Ладоги отступать и будете?
Васька ловко ткнул назад доской, попав кому-то из остановившихся перед слякотью дружинников прямо по носу. Сразу потекла кровь, которая погасила искры, сыпавшиеся из глаз несчастного вояки. Тот даже на колени упал, взвыл и завалился на бок. Минус один.
— Ах ты гад! — хором закричали княжьи люди и, потрясывая дубинами, друг за другом пошли по уложенному мостку к своим обидчикам.
Но те не растерялись: Потаня, приняв от Василия чурбак, установил его на землю, Васька уложил сверху доску, так, чтобы она лежала на колоде серединой. Потом хромой лив стал на один конец, нехромой лив пробежал мимо него по доске и прыгнул, что было сил, на задранный конец полученных качелей. Потаня и улетел. Да не куда-нибудь в космос, а прямо за спину последнему из преследовавших их дружинников, там ловко прокатился по твердой земле, гася инерцию, схватил дубину, лежавшую возле все еще истекающего кровью вояки, и с грозным криком «мочи козлов» (а что еще кричать?) пошел драться.
Дружинники очень удивились, а когда их, одного за другим, начал сшибать в грязь подхваченной с чурбака доской Васька, поехали вместе с талой водой прямо в речную промоину.
Все это произошло настолько быстро, что топчущиеся на месте у стены княжьи люди ничего не поняли, только увидели своих товарищей, съезжающих на спинах, животах и задницах к воде. Они такой поворот в событиях не предусмотрели, поэтому ничего лучшего не придумали, как гурьбой, мешая друг другу, броситься на двух ливов.
И побежали они еще быстрее, потому как в этом им помогли трое парней, держащих в руках, как невод, еще одну доску. Ею они загнали всех горящих праведным гневом дружинников в скользкую глину, перемешанную с прелой травой, каким-то дерьмом и водой. Не устоял на ногах никто, все уехали к манящей черноте ледяной Волховской водицы. Фома Толстой, бывший главным загонщиком, тем, что посередине, вытер тыльной стороной ладони выступивший пот.
