– Близко не подходи, видишь – трещина, – отозвался другой. – Раскачаем.
«Конец, – с тоской подумал Павел. – Несчастные вы люди…»
Шуршал, шуршал по стеклам дождь, словно, цокая коготками, без устали кружил в пространстве, ограниченном оконной рамой, невидимый маленький зверек. За стеной нараспев бубнили чьи-то бесцветные голоса, иногда обессиленно затихая и вновь принимаясь разматывать блеклую вереницу непонятных слов. Сквозь щели просачивался оттуда тусклый свет, дрожа от слабости припадал к полу, покрытому узким грубым половиком, ведущим от запертой двери к кровати. На стене висела небольшая темная доска с нарисованным изображением худощавого мужчины с длинными вьющимися волосами и бородкой, с золотистым кругом над головой. Лицо мужчины было задумчивым и слегка утомленным, большие глаза смотрели строго, их взгляд настигал в любом углу. Наверное, это был чудаковатый Иисус Христос. Кровать и табурет у окна составляли всю обстановку комнаты. За маленькими стеклянными квадратиками окна, обрамленными узкими деревянными планками, быстро погружалась в темноту стена дома, за дорогой – грязным месивом, в котором едва угадывались две извилистые, залитые дождем колеи.
Темная фигура, возникшая за окном словно ниоткуда, заставила Джудит вздрогнуть, вместе с табуретом качнуться вперед, прижаться лицом к деревянным планкам. Она разглядела смутно белеющее лицо, черный платок на голове, длинную темную одежду с широкими рукавами. Фигура приблизилась, подняла руки. Хлопнули, закрываясь, ставни, в ответ задребезжало окно, стукнул засов – и в комнате стало еще темнее. Голоса за стеной на мгновение стихли, а затем опять затянули заунывное полупение-полупричитание.
Джудит вздохнула, поднялась с табурета и пересела на жесткую кровать, застеленную колючим одеялом, подобрала под себя босые ноги и облокотилась на плоскую, тоже колючую подушку. Хотелось плакать. Опять хотелось плакать. Вновь накатывалось привычное и такое давным-давно опостылевшее глухое отчаяние, как и раньше, длинными-длинными ночами, когда утомленно стихала музыка, утыкались носами в столы все эти упившиеся зануды, разгребая пустые стаканы, и она спускалась со сцены, надевала платье и брела домой, и, словно в колодец, погружалась в равнодушную тишину спальни.
Никому не нужны были ее танцы, тот неповторимый ритм, что рождался в ней на замызганной сцене, те движения, что приходили будто ниоткуда, сами собой, когда тело начинало жить своей особенной жизнью и плыло, летело сквозь музыку, содрогаясь от творимого в этот миг танца, стремясь зажечь сидящих за столами унылых подобий людей. Она мечтала о Сфере Владык, где все должно быть совсем по-другому, она отчаянно верила, что ей повезет…
Повезло… Джудит уткнулась лицом в подушку. Явился некто с живыми глазами, некто чувствующий и думающий, сильный и смелый, некто, готовый перевернуть вверх дном, сотрясти и разбудить все миры – и пропал. Осталось унылое бормотанье за стеной, запертая комната, дождь и грязь в темноте за окном. Вторая ночь навалилась – и если он не придет…
Нет! Девушка стукнула ладонью по подушке. Только не раскисать! Пусть только отбормочут и заснут эти унылые женщины в черных платках – и она попробует выбраться отсюда. Плечом разобьет окно, кулаком вышибет ставни. А пока…
Она подтянула к лицу подол платья, оторвала зубами длинную полосу. Белое платье… Ох, подвело ее белое платье! Любое другое, только не светлое – и она могла бы остаться незамеченной в темноте, когда ворвались на площадь с разных сторон. Не хватило ей выдержки, бросилась от забора, прочь от чавкающего топота, от плеска потревоженных луж. Догнали, схватили, сопя, что-то возбужденно говоря приглушенными голосами на незнакомом языке. Царапала заросшие жесткими волосами лица, кусала чужие кисло воняющие руки, но вцепились сзади в ее длинные волосы, ударили по пояснице, а потом в живот, так, что ночь словно стала еще темнее. Дальше – мокрый холодный каменный пол, и опять вокруг темнота. И наконец, уже утром, двое здоровяков в коротких штанах, серых вязаных свитерах и грязных сапогах до колен повели ее, босую, непролазными кривыми улочками, похохатывая, переговариваясь, помахивая длинными ножами и шаря жадными взглядами по разорванному на груди платью.
И вот – унылое низкое строение, просторный двор, темные платки в два ряда, до самых дверей, а под платками бесцветные женские лица. Полупустая комната. Бородатый Христос на темной доске. Клетчатое окно. И тоскливое бормотанье за стеной – весь день, до вечера. И даже сейчас, ночью…
Он придет, он конечно придет, он сильный, от его взгляда падают деревья! Что эти громилы против него? Разве помогут их ножи? Он просто до сих пор ищет ее, ищет ее в этом грязном сером городе с подслеповатыми окнами. И сейчас она попробует подать ему знак.
Джудит спрыгнула с кровати, подошла к окну. Ломая ногти, попыталась потянуть на себя узкую планку, удерживающую маленький квадратик стекла. Планка долго не поддавалась, хотя и пошатывалась, а потом вдруг легко отскочила, с негромким стуком упав на пол. Девушка принялась за другие, настороженно прислушиваясь к тихим голосам за стеной. Из-под ногтей сочилась кровь, но все-таки ей удалось полностью освободить от переплета и вынуть стеклянный квадрат. Она опустила в образовавшееся отверстие длинный белый лоскут, разжала пальцы. Лоскут застрял между окном и ставнями и его пришлось протолкнуть оторванной планкой. Теперь он лежал под окном на земле, и Джудит верила, что Павел увидит его и все поймет. Если же не увидит… если он вообще… Она боялась своих мыслей, она просто не хотела ни о чем думать.
За стеной вдруг повисло длительное молчание. Потом заскрипели половицы, зашелестели слабые голоса. Робкий свет в щелях пропал, опять что-то заскрипело и раздался тихий стук. «Ушли, – подумала Джудит. – Неужели наконец-то успокоятся, уснут?»
Она лежала ничком на колючем одеяле, положив голову на руку, и захлебывалась темнотой. Ей казалось, что она находится на дне глубокого черного колодца с гладкими стенами, под холодной толщей черной воды. Колодец вырыт в дремучем лесу, в самой его глубине, куда никогда не пробраться ни пешему, ни конному. Постепенно в этой безысходной черной толще началось едва заметное движение, колыхнувшее, приподнявшее, заставившее медленно вращаться ее тело, словно кто-то там, наверху, под солнцем, опустил в колодец огромную длинную ложку и принялся помешивать черную воду, стараясь растворить ее тело, как кристаллик соли в стакане.
Она плыла, вращалась в черноте, и вот уже исчезло, провалилось дно, и черный водоворот кружил ее все быстрее и быстрее, засасывая, затягивая в мертвую необъятную бездну… «Джуди… – далеким эхом раздавалось в бездне. – Джуди…»
