Пасть зверя приоткрылась, губы растянулись в улыбке. Весь вид волка говорил, что он доволен, ведь ему удалось задуманное.
Колдун подмигнул другу, потрепал по загривку. Но затем его глаза вновь наполнились грустью, лицо окаменело, став настороженным. Волк, взглянув на него, с грустью вздохнул, чуть наклонил голову, спрашивая: "Что тебя тревожит? Что не дает успокоиться? Или это усталость так велика, что ты не можешь прогнать ее?"
"Все очень сложно, дружище, — проведя рукой по рыжей голове волка, Шамаш взлохматил его шерсть, потом пригладил вновь. — Порой я сам не понимаю, что со мной происходит".
"Расскажи, — не спуская с хозяина внимательного взгляда преданных глаз, попросил волк. — Может быть, я смогу помочь. Мне известно, что…" — тут его уши встали, настороженно заострились, показывая, что зверь услышал звук, который привлек к себе все его внимание.
Повернувшись вслед за Ханом к пологу, колдун увидел Шуши, которая осторожно пробралась в повозку. Виновато поджав под себя хвост и тихо поскуливая, она подползла на брюхе к брату.
Волки обнюхались, тихо переговариваясь между собой по-звериному.
Не нужно было знать их язык, чтобы понять, о чем они шептались. Шуллат просила прощение, признавая свою вину. Хан сперва недовольно ворчал, затем, не в силах более выдерживать несчастного взгляда сестры, в глазах которой зажглись слезы, лизнул ее в морду, показывая, что простил и готов помириться. Немного успокоившись, волчица легла рядом с братом, словно под его защитой, и лишь после этого осмелилась взглянуть на бога солнца.
"Прости меня! — она даже не заскулила, а пискнула, как совсем маленький щенок. — Я так виновата!"
"Не беспокойся. Все в порядке".
"Я не могла не пойти, — ее глаза были по-прежнему полны грусти и боли, когда, даже получив прощение от других, она все еще была не в силах простить себя сама. — Это… Это было выше меня! Я чуяла, что мы должны…"
"Знаю, — колдун погладил ее по голове, почесал над глазами. — Бывают поступки, которые совершаем не мы, а они вершат нас".
"Ты не сердишься?" — она ткнулась носом ему в руку.
"Конечно, нет. Разве я могу на вас сердиться?"
"Спасибо", — Шуллат, наконец, облегченно вздохнула.
"Как малышка?"
"Сперва чувствовала себя виноватой. А потом успокоилась. Она спит", — когда Шуллат уходила от своей подружки, от той веяло таким покоем и счастьем, что даже если прежде волчица испытала некий подсознательный страх за нее, то стоило ей заглянуть в лицо девочки, как все опасения улеглись, словно их и не было.
"Может быть, мне поговорить с ней?"
Хан с Шуллат переглянулись, потом последняя ответила:
"Пусть пройдет время. Оно поможет ей успокоиться. Эта передышка нужна всем. И тебе тоже. Чтобы отдохнуть".
Колдун кивнул, соглашаясь. В конце концов, что могло угрожать девочке в самом сердце каравана, защищенного от всего мира не только шатром из оленьих шкур, но и вставшим поверх него магическим куполом, который не подпустит к себе ни одного чужака.
"Ты все равно беспокоишься о ней, — заглянув в глаза повелителя небес, волчица чуть наклонила голову. — Я пойду к ней, буду рядом".
"Спасибо".
"Я с тобой", — оглянувшись на хозяина и заметив его согласный кивок, волк двинулся вслед за сестрой.
"Зачем? Я сама справлюсь! И вообще, тебе нужно отдыхать, а не бегать по снегам".
"Я жив. Движения дадут мне почувствовать себя здоровым и помогут вернуть потерянные силы".
"Ладно, идем", — ей и самой не хотелось даже на миг расставаться с братом. К тому же, она прекрасно понимала, что они должны как можно скорее обменяться друг с другом воспоминаниями о минувших событиях, чтобы, разделив их, сохранить.
Двумя солнечными лучами волки выскользнули из повозки. Лигрень кашлянул в ладонь.
Все это время он молча сидел в стороне, не смея отвлечь внимание повелителя небес. Караванщик знал, что золотым охотникам дана способность говорить на языке мыслей и не хотел помешать разговору, не предназначенному для ушей человека.
— Что, лекарь? — не поворачиваясь к нему, спросил Шамаш. Его глаза, казалось, глядели в пустоту, стремясь найти по другую сторону ее то, чего не хватало в окружающем мире.
— Тебе бы тоже не мешало отдохнуть, — пристально глядя на бога солнца, боясь пропустить первый же знак недовольства и остановиться, прежде чем оно перерастет в гнев или даже ярость, проговорил Лигрен. — Не беспокойся, я посижу с хозяином каравана.
— Ты устал не меньше меня, — Шамаш, пододвинувшись к краю повозки, устроился в углу, лицом к собеседнику, опираясь спиной о жесткий боковой каркас.
— Что я? Я ведь в сущности ничего не делал… — вздохнул тот. Конечно, он был рад, что Атен, которого еще несколько часов назад все считали умиравшим, поправляется. И, все же…
Он испытывал не только облегчение, но еще и обиду, возникшую из осознания собственной бесполезности.
Лигрен давно смирился со своей судьбой. Если бы на то не была воля богов, он так бы и продолжал жить рабом, лишь мечтая о свободе. Все эти годы дороги, минувшие с гибели родного города, его спасало лишь одно — осознание того, что даже будучи рабом он приносит пользу, служит людям, и не важно кем. И вот вдруг его охватила слабость, даже бессилие, которое заставляло опустить руки. Он привык считать лекарское искусство своим безраздельным владением, тем ремеслом, которое он знал лучше всех. Нет, конечно, он не претендовал на то, чтобы сравниться с мастерством небожителей, однако… Ну почему богиня врачевания не выбрала его, ведь он столько лет верой и правдой служил Ей!
Лицо его дрогнуло, исказилось гримасой душевной боли. Но уже в следующее мгновение он властно загнал все чувства назад.
— Прости, господин, я знаю, что не должен завидовать Сати, но ее дар целителя… — он качнул головой. — Я ничего не могу с собой поделать! Я не могу не жалеть о том, что мне не дано этого чуда.
Шамаш взглянул на него, не сердясь на караванщика, но осуждая его:
— Девочке пришлось слишком дорого заплатить за свой дар, — тихо проговорил он, — о котором она не просила, но который стал тем единственным, что привязывает ее к жизни.
— Я понимаю… — он разрывался между двумя мыслями, тянувшими его в разные стороны: радость за другого и обида за себя. Ведь он тоже многое потерял. Почему же госпожа Нинтинугга не пришла к нему?
"Прости, господин, — Лигрен не мог произнести этих слов в слух, он лишь взглянул на Шамаша глазами, полными боли. — Человеку свойственно желать для себя всего лучшего… Но я справлюсь, сдержусь, — его пальцы сжались в кулаки, — пройдет время, и…"
— Лекарь… — колдун несколько мгновений помолчал, раздумывая, прежде чем заговорить вновь. — Возьми ее в ученицы.
