А с другой стороны, ей безумно хотелось спасти ему жизнь.
Тарье давал распоряжения:
— Вильгельмсен, принесите бутылку водки! Александр сейчас без сознания, и это нам на руку. Но если он очнется, ему надо дать выпить. Раньше я уже проделывал с ним это, он привык. Но сначала вымойте руки. А ты, Сесилия, возьми этот порошок — кровоостанавливающее средство — насыпь в бокал с теплой водой и поставь возле кровати. Вильгельмсен, дайте мне чистую одежду, моя пропылилась в дороге.
Слуга вытаращил глаза: что за странные идеи?
Тарье придерживался в медицине передовых взглядов, но и он мог ошибаться. Например, он разрешил Сесилии участвовать в операции в пышном, темном платье, на которое оседала пыль. Он также не дал распоряжение слуге поменять одежду Александра и постельное белье, влажное и перепачканное.
Однако в своих вещах Тарье поддерживал полный порядок. Во время странствий по Северной Европе он не расставался со своими привычками, так что ему удалось быстро приготовить все необходимое для операции.
Но когда он вынул острый, как бритва, нож и стал прокаливать его в пламени свечи, Сесилия почувствовала, что ей дурно. Ей так хотелось уйти прочь, заткнуть уши и ждать, пока Тарье не крикнет, что все позади и что Александр снова здоров.
Но это было бы малодушием, а внучке Силье такое не пристало.
Она произнесла еле слышно:
— Что я должна делать?
Тарье протянул ей пустой бокал и одну из салфеток, которые она достала из бельевого шкафа.
— Протри досуха! А вы, Вильгельмсен, следите за Александром. Держите его, если понадобится.
Слуга кивнул.
В комнате больного находилась одна удивительная вещь: огромный бельевой шкаф в стиле нового барокко с примесью ренессансных линий. Этот темно-коричневый шкаф был богато украшен летящими и трубящими в рог херувимами и гирляндами цветов. Замочные скважины прятались под резными цветами. Кровать, вокруг которой они стояли, тоже была в роскошном стиле барокко, с точеными ножками и металлическими завитушками. «Я здесь лежала однажды…» — подумала вдруг Сесилия. А теперь на этой кровати решалась судьба Александра.
Спина его была ярко освещена многочисленными свечами в канделябрах. Было заметно, что он постоянно тренировал руки: несмотря на опухоль, спина была мускулистой.
В комнате было совершенно тихо.
Тарье долго примерялся, потом сделал надрез. Сесилия зажмурилась.
Александр не шевелился.
Из раны текли кровь и гной, и у Сесилии оказалось столько дел, что было некогда поддаваться страху.
Тарье прикладывал к ране салфетки, одну за другой, пропитанные кровоостанавливающим средством, при этом он кивнул Сесилии, чтобы она помогала слуге следить за Александром: стоит ему пошевелиться, и все пропало.
Тарье воткнул острие ножа в раскрытую рану.
— Она ушла, — шепнул он. — Я нащупываю ее под мускулами.
— Ее можно вынуть?
— Без малейшего риска для жизни. Ему повезло: пуля могла сдвинуться и в другую сторону. Но она почти вышла наружу.
Сесилия с силой сжала стучащие зубы.
— Попробуй, Тарье.
— Попробую.
— Почему же началось воспаление?
— Из-за пули, конечно. Я думал, что она выйдет вместе с гноем, но этого не получилось. Воспаление началось в том месте, куда сдвинулась пуля. Сейчас мы все увидим!
В комнате опять воцарилась полная тишина, все замерли, только свечи бросали отсвет на темную поверхность мебели.
Тарье выглядел таким юнцом, что Вильгельмсен боялся за исход операции. Слуга совершенно не знал ни его, ни его деда, не догадываясь даже, что кроется за этим высоким, мощным лбом, в данный момент покрытым морщинами.
Пальцы Тарье осторожно, миллиметр за миллиметром, ощупывали рану. Время от времени он делал небольшую паузу и требовал салфетку. Сесилия с тревогой смотрела, как уменьшается стопка салфеток. Со лба ее стекал пот — от жара свечей и от нервного напряжения. Александр по-прежнему лежал неподвижно. Она положила руку на его плечо, желая проверить, дышит ли он.
Да, он дышал.
Стиснув зубы, Тарье решительно ухватил что-то пальцами.
Александр с силой дернулся.
— Держите его! — крикнул Тарье.
Но Сесилия заметила, что вид у него был радостный, и она догадывалась, почему: он почувствовал боль там, где до этого все было мертвым.
Сесилия и Вильгельмсен старались изо всех сил, прижимая к постели Александра.
— Я нашел ее! — сказал Тарье. — Сейчас я ее выну!
Он взял левой рукой кривой нож.
— Я уже вынимал пули раньше, — пояснил он, видя ее изумленное лицо.
Пациент очнулся.
— Лежи спокойно, — сказала Сесилия, наклонившись к нему. — Здесь Тарье. Он вынимает пулю. Не шевелись!
Александр внял ее словам. Сесилия чувствовала, как напрягается его тело, как оно каменеет, превозмогая боль. Он весь покрылся потом, держать его становилось трудно.
— Расслабься, — сказал Тарье. Но это было не легко сделать. Вильгельмсен взял бокал с водкой — Александр быстро сделал большой глоток.
Он и раньше терпел все это.
Тарье ждал, пока спирт подействует, продолжая крепко держать пальцами пулю. Кровь текла непрерывно, и Сесилия без конца вытирала ее, смазывая рану кровоостанавливающим средством.
Тарье достал новый инструмент, что-то вроде щипцов, попросив ее держать их наготове. Потом осторожно поддел кривым ножом пулю, взял щипцы, ухватил ими мышечную ткань, быстро и решительно дернул. Александр закричал, но теперь было уже неважно, дернется он или нет.
Пуля была у Тарье в руке! Его глаза на миг блеснули торжеством.
— Держи палец здесь, Сесилия, прижми сильнее! А другой рукой прижми здесь, нужно остановить кровь! Прижми покрепче! Как можно крепче!
Александр потерял сознание, что только помогло операции. То же самое произошло и с Сесилией: все поплыло у нее перед глазами, и она почувствовала, как ее крепко схватил за плечи Вильгельмсен. Очнулась она, сидя на стуле в своей собственной спальне.
И она решила, что самое лучшее для нее — сидеть так.
Александр опять закричал, снова очнувшись из-за сурового обращения Тарье.
— Ну, ну, — сердито говорил юноша. — Тебе следует знать, Александр, что в прошлом году я зашивал рану одной маленькой девочке. И она перед этим не выпила ни капли, в отличие от тебя. Она даже не пискнула! Ей было всего лет десять!
Александр грубо и изощренно выругался, но больше уже не кричал.
Когда все кончилось, Сесилия вошла.
Тарье сказал, что первые дни он должен лежать на животе. Сам же он пробудет у них еще неделю, хотя опасность и миновала.
Она села на корточки перед Александром, стараясь побороть свое смущение после услышанных ею бранных слов.
— Привет, — мягко произнесла она.
