— О Великий Дух! Значит, ты все же есть?! Помоги нам выбраться из этой лодки, и, клянусь могилой матери, я близко не подойду ни к одной реке! — прошептала Кари, сознавая, что ничего более глупого не изре-кала за всю свою жизнь.
— Он поможет! — успокоила ее Нитэки и, цепляясь за руки девушки, выглянула из затопленной лодки. — Он уже почти доплыл. А здорово мама крикнула? Я тоже так умею. Хочешь покажу?
— Нет-нет! Только не сейчас!.. — решительно запротестовала Кари, дивясь тому, как быстро эта малютка забыла о своих страхах.
— Вот так всегда! Маме можно, а мне… Мама, ты что молчишь?
— О Боги Покровители! Мы все еще живы?.. — простонала Тайтэки, и в этот момент нос лодки с влажным шорохом начал задираться вверх и задыхающийся голос таинственного спасителя гаркнул:
— Живы! — Затем последовал поток ругательств на неизвестном языке и приказ: — Вылезайте!
Мужчина подхватил Нитэки на руки, встряхнул и, удостоверившись, что с ней все в порядке, шумно вздохнул. Хотел поставить на скалу у своих ног, но малышка неожиданно погрозила ему пухлым пальчиком и строгим голосом велела:
— Держи уж, раз взял! — склонила голову набок и принялась беззастенчиво разглядывать незнакомца. — Ишь какой! Лысый, а на груди волосы колечками…
Кари и Тайтэки, оцепеневшие в начавшей разваливаться на куски лодке, разом сунули в рот большие пальцы, а затем, вынув их, дружно забормотали заклятия от злых духов: хрипло дышавший мужчина был в самом деле лысым и страшным, как смертный грех. Ни бровей, ни ресниц — лицо голое, как коленка, и к тому же покрыто темными и светлыми пятнами, как тронутое гнильцой яблоко, с которого к тому же клочьями слезает кожура.
— Чего это вы на меня словно на воскресшего мертвеца пялитесь? — Страшный мужчина нахмурился и, несмотря на все протесты Нитэки, опустил девочку на скалу. — Чем без толку-то глазеть, помогли бы подругу свою откачать!
Кари с Тайтэки не шевелясь взирали на пятнистого урода, и тогда тот, пробормотав что-то по поводу раскисших от воды мозгов, направился к лежащей неподалеку Алиар. Рывком поднял ее, перекинул через колено и встряхнул так, что из горла молодой женщины хлынул поток черной воды.
* * *
Обе женщины и принятая им за мальчишку девушка не торопились называть свои имена и представились только после того, как Эврих назвался сам и рассказал о кораблекрушении, в результате которого он якобы и оказался на старом маяке один-одинешенек. У спасенных аррантом степнячек не было причин сомневаться в его словах: они имели возможность удостовериться в том, что он превосходный пловец, и после гибели собственной лодки им не трудно было поверить, что судно не знающих здешние воды чужеземцев затонуло, напоровшись на рифы. О путешествии в чреве кита Эврих благоразумно умолчал — женщины и без того склонны были принимать его за злого духа, посланного им на погибель. «Доброго дядю» признала в нем сразу только малышка Нитэки и она же убедила остальных воспользоваться его гостеприимством, что было совсем не просто, ибо женщины, придя в себя, готовы были наброситься на своего спасителя и лишить жизни взамен вполне заслуженной благодарности.
Поверить в подобный поворот событий было нелегко, тем более что Эврих не принадлежал к несчастной породе людей, полагавших, что «ни одно доброе дело не остается безнаказанным». Однако, когда девушка-заморыш потянулась к закутанным в кожаную накидку зловеще изогнутым ножнам длиннющего меча, претендентка в утопленницы вытащила из-под мокрого тряпья сточенный нож, а очаровательная мамаша Нитэки многообещающе запустила руку в облепившие ее высокую грудь одежды, аррант не на шутку струхнул и всерьез пожалел, что, услышав долетевшие с реки крики, покинул уютную башню и устремился на помощь терпящим бедствие. При нем не было иного оружия кроме начавшего предупреждающе чадить и потрескивать факела, да и сил недостало бы, чтобы защититься от трех воинственно настроенных, заподозривших его не весть в чем женщин.
Положение спасла Нитэки, заявившая, что он вовсе не Кутихорьг, тело y него теплое, а лысина есть и у Мугэн-нара, и у Рикоси-нара, и даже у Ханто, которого называют дурачком Ханто и который наром никогда не будет. И пятна на лице, хотя и не в таком количестве, тоже есть у многих кокуров, но это еще не значит, что они слуги или родичи злого Кутихорьга. При упоминании этого самого Кутихорьга женщины, забыв об оружии, дружно сунули большие пальцы правых рук в рот, и Эврих, отметив, что с подобным способом отгонять нечисть сталкивается впервые, разумеется, тоже сунул палец в рот, после чего громкогласно призвал на помощь Великого Духа, так и не пришедшего на подмогу неоднократно взывавшим к нему утопающим. Благочестивое поведение арранта побудило озлобленных женщин сохранить ему жизнь, а вскользь оброненное им замечание, что факел вот-вот погаснет, понудило, скрепя сердце, принять его приглашение посетить башню и обогреться у очага. Собрав уцелевшие свертки, мешки и сумки, они двинулись за Эврихом к старому маяку, на вершине которого все еще мерцал огонь, принятый Кари за путеводную звезду, сумевшую каким-то чудом прорваться сквозь завесу туч.
Карабкаясь по искрошившейся винтовой лестнице, Эврих внезапно почувствовал головокружение и с тоской подумал, что правильно бывалые люди говорят: век учись, все равно дураком помрешь. Ну зачем, спрашивается, ему было, услышав вопли этих надумавших прокатиться по реке кровожадных степнячек, бросать свое чудесное убежище, в котором он успел так славно обжиться, отогреться и отоспаться, и бежать во тьму, лезть в темную как деготь воду, из которой, того и гляди, высунется зубастый зверюга и сделает его на голову короче? Чтобы нянчиться с этими чумазыми бабами, которые приняли его за какого-то злого духа и готовы были расчленить на месте? А ведь когда они обогреются и освоятся в башне, похвальное намерение избавить сей славный мир от ужасной твари, спасающей утопающих для того только, чтобы завладеть их душами, может вновь посетить его подопечных. Тогда, если маленькая Нитэки заснет — глазки у нее, кстати, сонные-пресон-ные, — заступиться за него будет некому и многомудрый Тилорн не получит своего «маяка» во веки вечные…
Борясь с головокружением и нежданно-негаданно навалившейся слабостью, Эврих все же добрался до облюбованного им зала прежде, чем погас факел, и, дабы избежать в дальнейшем каких-либо недоразумений, с места в карьер принялся рассказывать прекрасным незнакомкам о том, кто он такой и каким образом очутился на старом маяке. Пока женщины осматривали просторное помещение и подкладывали в огонь обломки просмоленных досок, аррант, кутаясь в истлевшую овчину плел небылицы несравнимо более правдоподобные, чем сама правда. Он продолжал плести их, когда, мало-помалу успокоившись, степнячки, коротко отвечая на его вопросы, начали распаковывать свои узлы и развешивать для просушки вещи над ожившим и самозабвенно задымившим костром. Он говорил и говорил, даже когда Нитэки заснула на руках у своей прелестной матери, которая к тому времени уже перестала опасливо коситься на спасшего их чужеземца, явно страдавшего недержанием речи и потому, без сомнения, ничуть не страшного, ибо понимал: не только сказанное им, но и сами звуки его голоса действуют на потрясенных женщин успокаивающе. Болтливый человек всегда кажется менее опасным, чем молчун, и хотя он далеко не всегда был уверен, что слушательницы хорошо понимают его речь, говорил, говорил и говорил…
